режим СЕПГ за счет увеличения числа политических заключенных мог увеличивать приток иностранной валюты. Это был грязный бизнес, однако с точки зрения Западной Германии никакой реалистичной альтернативы ему не было[99].

В то время как правительство ФРГ лавировало в отношениях с ГДР между риторической дистанцией и прагматическим сотрудничеством, на уровне партий СДПГ установила гораздо более прямой контакт с СЕПГ. Уже во время формирования «Солидарности» в Польше и последующего объявления военного положения генералом Ярузельским, наиболее пацифистски настроенное крыло западногерманской социал-демократической партии, представленное Эгоном Баром и Оскаром Лафонтеном, придерживалось принципа «сохранение мира важнее прав человека». Теперь это повторилось и в отношении ГДР: общая для обоих германских государств угроза, которую представляло ядерное оружие сверхдержав, настолько сильно их объединяла, что идеологические противоречия стали второстепенными, поэтому «партнерство в сфере безопасности» между обоими германскими государствами заставило политический антагонизм между ними отойти на второй план – таков был основной тезис Бара[100]. Кульминацией этой стратегии, подтвержденной на партийных съездах СДПГ в середине 1980‑х годов, стали интенсивные переговоры с СЕПГ, которые в итоге вылились в меморандум под названием «Спор идеологий и общая безопасность», который в августе 1987 года был совместно принят СДПГ и СЕПГ. СДПГ рассматривала этот документ как прямое продолжение своей Ostpolitik времен Вилли Брандта, но в правящей коалиции его восприняли преимущественно критически. «Обе социальные системы, – говорится в тексте, – должны признать друг за другом способность развиваться и реформироваться», а политическая конкуренция между системами укрепит стремление к реформам с обеих сторон. Учитывая инициативы Горбачева, это, несомненно, было понятно. Но возникал вполне закономерный вопрос, относится ли это так же к ГДР, правительство которой подчеркнуто дистанцировалось от этих реформ. «Общая безопасность, – гласил центральный пассаж меморандума, – предусматривает отказ от попыток прямого вмешательства в практическую политику других государств»[101]. Хотя надежда на реформы в ГДР в 1987 году, возможно, все еще основывалась на том, что искра из Советского Союза может рано или поздно перескочить в ГДР, отказ от «вмешательства» был гораздо более далеко идущим определением, которое воспринималось как отказ от критики условий соблюдения прав человека в ГДР. Поэтому неудивительно, что СДПГ общалась почти исключительно с руководством СЕПГ и не проявляла интереса к установлению контактов с восточногерманской оппозицией, как это делали в особенности «Зеленые», представителей которых, впрочем, вскоре перестали впускать в ГДР.

Меморандум ясно показал, что часть членов СДПГ и близких к ней журналистов считала, что Германия разделена навсегда, и, что было еще важнее, больше не воспринимала ГДР как неправовое государство, как диктатуру. Это было связано с недостатком интереса и знаний, но также и с широко распространенным мнением, что социальные права, обеспеченные в ГДР, как бы перевешивают права человека и свободы, существующие в ФРГ[102].

В этой ситуации официальный визит Хонеккера в ФРГ, на который советское руководство в конце концов все-таки дало согласие, мог подтвердить представление о «нормальности» положения дел в ГДР. В начале сентября 1987 года Хонеккер прибыл в Бонн, был принят там со всеми почестями, подобающими иностранному государственному деятелю, и совершил поездку по стране. Западногерманская общественность уделяла визиту большое внимание: было очевидно, что он означал публичное признание ГДР со стороны ФРГ, которого ждали несколько десятилетий. Возможно, Хонеккер считал, что находится на пике своего политического успеха. Тот факт, что именно консервативный канцлер обеспечил возможность этого триумфа Хонеккера, был тем более примечателен, что благодаря ему теперь казалось, что никакая политическая сила в ФРГ больше не сопротивляется признанию разделения Германии, – ведь именно этому признанию был равнозначен визит главы ГДР.

На ошибочность этого впечатления, однако, указал Коль в своей застольной речи на официальном приеме Хонеккера 7 сентября, которая транслировалась в прямом эфире по телевидению обеих стран. Коль подчеркнул, насколько разумным и необходимым было для двух германских государств решение практических вопросов и какой прогресс был достигнут в переговорах по многим из этих вопросов. Но в то же время, подчеркнул Коль, в обоих государствах «осознание единства нации <…> живо как никогда, и воля к его сохранению непоколебима». Германский вопрос открыт, даже если его решение не является актуальным в настоящее время; тем не менее немцы страдают от разделения стран и от наличия Берлинской стены, подчеркнул Коль. «Они хотят иметь возможность приезжать друг к другу, потому что они – одно». И, явно намекая на документ, опубликованный незадолго до этого СЕПГ и СДПГ, Коль подчеркнул: «Мир начинается с уважения безусловного и абсолютного достоинства отдельного человека во всех сферах его жизни. Каждый человек должен иметь возможность принимать решения о себе и за себя. Именно поэтому в Заключительном акте СБСЕ было четко признано: „Уважение прав человека и основных свобод является существенным фактором мира, справедливости и благополучия“»[103].

Речь Коля была воспринята – не в последнюю очередь и телевизионной аудиторией в ГДР – как недвусмысленная коррекция возникшего в связи с визитом Хонеккера впечатления, что разделение Германии признано, и как подчеркивание различий между западной демократией и социалистической диктатурой. Но эта речь также содержала и однозначно отрицательный ответ тем силам в ХДС/ХСС, которые воображали, что в ходе горбачевских реформ снова стала предметом для обсуждения тема воссоединения Германии. Воссоединение, подчеркнул Коль, «сейчас не стоит на повестке дня мировой истории, и для этого нам также потребуется согласие наших соседей».

В свете этого Коль однозначно резюмировал положение дел в германском вопросе осенью 1987 года: во-первых, активизация сотрудничества для решения прагматических вопросов; сюда входила и постоянная финансовая помощь ГДР, призванная удержать ее от коллапса. Во-вторых, четкое нормативное размежевание с диктатурой СЕПГ. В-третьих, твердое отстаивание постулата о национальном единстве, которое, впрочем, описывалось как далекая мечта, а не как актуальная перспектива.

В конце 1988 года в ФРГ с удовлетворением подводили итоги. «У нас в ФРГ дела идут, можно сказать, великолепно, – говорилось в ежегодном обзоре телекомпании ARD в конце декабря. – Экономика процветает, министр финансов считает 1988 год лучшим за последние двадцать лет. Мы ставим мировые рекорды по зарубежным поездкам, мы покупаем автомобили и предметы роскоши, деньги текут в кассы»[104]. Большинство жителей Германии с оптимизмом смотрели на свое будущее и будущее своей страны. Этому способствовали, не в последнюю очередь, соглашения о разоружении между двумя сверхдержавами, а политика Горбачева, который пользовался большой симпатией в Западной Германии, укрепила надежды на дальнейшее улучшение отношений между Востоком и Западом. В качестве самых крупных проблем в данных опросов общественного мнения фигурировали безработица, экологические проблемы и растущее число лиц, ищущих политического убежища. Широкое внимание