мы, братие и сестры, должны не осуждать нашего блаженного старца и брата Григория, а молиться за его слабость к сатанинскому соблазну и простить его».

Для выяснения истины о. Илиодор намеревался обратиться к самому Григорию и, «как пастырь», спросить его, правду ли о нем пишут газеты. «И если брат Григорий чистосердечно покается мне в том, что он впал в заблуждение, что он соблазнился и согрешил, то я прощу его. В противном случае я поступлю с ним как с нераскаявшимся грешником».

Как именно, известно из той же речи: «всех, кто не покаялся, я проклинал, проклинаю и буду проклинать до самой смерти. Ибо Сам Бог прощал только кающихся грешников».

Таким образом, в отношении о. Илиодора к Григорию произошла перемена: «Ясные сомнения начали точить мое сердце». Сергей Труфанов уверял, что в марте 1910 г. его душа «оторвалась» от «старца», и даже передает свою молитву тех дней: «Господи! Царица Небесная! Развяжите меня со святым чертом. Одно внешнее знакомство мое с ним чернит меня. Вот как на меня нападают газеты, а они ведь не знают, что у меня в душе. Господи, помоги и пощади меня!».

На самом деле степень этого перелома сильно преувеличена. О. Илиодор лишь допустил возможность падения своего праведного друга и решил проверить полученные сведения.

Покамест священник очень беспокоился, как бы не оказаться обманщиком перед лицом паствы. «Ты ввел меня в величайший грех, — скажет потом о. Илиодор Григорию, — я пред многими тысячами народа православного, призывая в свидетели Праведного Бога, лгал, называя тебя праведником, бесстрастным, ибо верил тебе…». Перед страхом этого греха пришлось второй речью частично аннулировать первую, подготавливая слушателей к возможному в будущем разоблачению «старца».

Для постороннего взгляда сомнения остались в тени. На первый план вышла «отчаянная» защита Григория о. Илиодором. Даже сам он потом объединял обе проповеди воедино: «Два воскресенья сряду, по вечерам, я говорил пяти тысячам народа двухчасовые речи в защиту „блаженного“ прозорливца…».

30. IV «Московские ведомости» требовали от обер-прокурора принять меры против проповедника:

«Под покровом священного сана допускается развращение целой массы царицынской паствы, которую сам иеромонах Илиодор исчисляет в десять тысяч. …

Неужели черносотенство дает Илиодору безнаказанность и разрешает ему делать все, что взбредет его больной фантазии?».

В то же время, согласно книге Труфанова, защитительные проповеди были им записаны и через камер-юнкера А. Э. Пистолькорса переданы Августейшей чете, которой якобы очень понравились.

Продолжая защищать своего протеже даже в 1914 г., преосв. Гермоген говорил: «Отец Илиодор в своих проповедях, обращенных к своей пастве, указывал Григория Распутина как подвижника высокой христианской жизни. Таково было в то время общее мнение о Распутине».

Синоды 29.III, 4 и 26.V

19. III Лукьянов подписал очередное предложение Св. Синоду о речах о. Илиодора 31.I (о театре), 14.II (о праве на обличения) и 21.II (о Лапшине и о телеграмме д'Эстурнель-де-Констану).

Вскоре в Царицын из Петербурга пришли дурные вести. Прихожане передавали их так: Синод сообщил о. Илиодору, что ходатайство его паствы о возведении его в сан архимандрита отклоняется ввиду царящего на подворье безобразия. Но из нижеизложенного письма самого священника видно, что его сведения были куда полнее и что он знал о предстоящем рассмотрении его речей Синодом. По-видимому, петербургские друзья о. Илиодора предупредили его о готовящемся ударе.

31. III, во время стояния прп. Марии Египетской, с этим аскетом случилось небывалое: он не смог достоять службу до конца. «…я ушел в келью и бросился с плачем на койку». Потом о. Илиодор объяснял свое отчаяние отсутствием денег для уплаты рабочим. Но трудно не связывать поведение священника с событиями следующего дня, 1.IV.

В этот день из царицынского монастыря в Петербург отправился целый ряд ходатайств. Во-первых, сам о. Илиодор писал митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию:

«Ваше Высокопреосвященство!

Газеты левого направления преступно искажают положительно все мои проповеди. С уверенностью полагаю, что в искаженном виде содержание моих проповедей поступает и в Министерство Внутренних Дел. Когда будет в Св. Правительствующем Синоде идти речь о моем беспокойстве, то всепокорнейше прошу Вас, Ваше Высокопреосвященство, если то найдете возможным, сделать мое свидетельствование известным членам Св. Синода…

Припадая к Вашим Архипастырским стопам, также всепокорнейше прошу Вас передать Св. Синоду мою всенижайшую просьбу войти с предложением в Министерство Внутренних Дел оградить мою личность от издевательств левой печати и вообще людей безбожного пошиба. Тогда я ни одного резкого слова не употреблю, а сейчас выхожу из терпения и, действительно, погрешаю, употребляя следующие слова: „газетные стервятники, духовные разбойники, политические блудники“. Если эти слова по нынешнему времени преступны, то я и в этом каюсь, но и вместе с тем умоляю Вас довести до сведения членов Св. Синода мою всенижайшую вышеприведенную просьбу.

Простите, Ваше Высокопреосвященство, за беспокойство и за дерзновение.

Вашего Высокопреосвященства

Милостивого Архипастыря и Отца -

нижайший послушник

Иеромонах Илиодор

г. Царицын. 1910. IV, 1».

В этом убедительном письме недоставало приложения в виде книги архиепископа Никанора Херсонского о театральных зрелищах. Большой ошибкой со стороны о. Илиодора было держать под спудом этот аргумент. Но кто мог подумать, что цинизм жандармов дойдет до такой степени, что и эта невинная проповедь станет предметом обсуждения Синода! Судя по тексту письма («духовные разбойники, политические блудники»), о. Илиодор думал, что его будут судить за письмо д’Эстурнель де Констану.

В тот же день 1.IV подобные прошения разослали и прихожане илиодоровского подворья, взбудораженные слухами об отклонении их ходатайства о возведении о. Илиодора в сан архимандрита. На самом деле та наивная телеграмма 28.II никакого значения не имела. Слухи, по-видимому, были связаны с тем, что наградной комитет Синода отклонил представление священника к награждению наперсным крестом, сделанное преосв. Гермогеном.

Но надежда насельников и прихожан подворья на митру, подогретая телеграммой Распутина «Папа обещал золотую шапку», не угасла. К тому же все были оскорблены предполагаемой мотивировкой отказа, ссылавшейся на какое-то безобразие. О. Илиодор предложил своим сподвижникам повторно обратиться к Синоду и попросить через особо командированное лицо удостовериться, что на подворье не безобразие, а образцовый порядок. Прихожане стали собирать деньги на посылку соответствующей телеграммы.

Затем кто-то — скорее всего, Н. Попов — от лица «православных русских людей города Царицына» составил текст прошения, причем в порыве вдохновения развернулся на целых 14 страниц. Получилась подробная апология о. Илиодора со множеством теоретических отступлений и исторических экскурсов.

«С первых дней приезда в Царицын о. Илиодора он сразу привлек к себе православный русский народ из интеллигентных, и богатых, и бедных — простых, но только верующих.

Народ оценил и полюбил его за то, что он сравнительно против других людей, идущих с ним по одному и тому же поприщу — слишком резко выдвинулся из ряда своим самоотверженным