речи о Боге, о любви к Царю и отечеству производят на массы глубокое впечатление и возжигают в них жажду подвига. …

Где бы не появился Илиодор, любовь народная сразу окружает его.

Где бы не появился Илиодор, крамола затихает сразу; она чует, что тысячи драных рубах, стоптанных лаптей и рабочих, мозолистых рук осадят ее при первом же определенном движении.

Илиодор — это сокровище России, это неоценимая сила, ниспосланная ей в годину тяжелого бедствия».

Листовки распространялись илиодоровцами по 5 коп. за штуку. В июле такая торговля шла даже в Саратове на собрании Братского союза.

Что до кареты, то ею о. Илиодор пользовался «с удовольствием», о чем вскоре сообщил пастве с благодарностью за подарок.

Новые тучи над головой еп. Гермогена

В марте гр. Татищев вновь пошел в атаку на преосв. Гермогена путем репрессий против подведомственных владыке органов — конфискации прямо в типографии 200 экз. направленного против аграрной реформы прошения саратовского губернского совета «Братского союза» на имя Столыпина (22.III) и оштрафования редактора «Братского листка» прот. Позднева за стихотворение «Дума о родине», «возбуждающего враждебное отношение к правительству и заключающего в себе ложные сведения о деятельности правительственных установлений» (26.III). Оба повода были весьма натянутыми. Прошение излагало общеизвестные доводы против закона 9 ноября 1906 г.: его якобы принудительное введение в жизнь, отдаленность от церквей насаждаемых правительством хуторов и т. д… «Дума о родине» уже не раз исполнялась автором на разных собраний и даже публиковалась. Но гр. Татищев все-таки ухватился за эти ничтожные поводы, чтобы нанести удар преосв. Гермогену. Вскоре газеты вновь писали о предстоящем удалении владыки из Саратовской епархии ввиду накопившихся на него жалоб как в Синоде, так и в министерстве внутренних дел.

Защита Григория

1910 г. ознаменовался стартом широкой кампании против Распутина.

Первый фронт против него образовался в Александро-Невской лавре. Еще минувшим летом ректор Санкт-Петербургской духовной академии преосв. Феофан и его сподвижник иеромонах Вениамин (Федченков) разочаровались в своем бывшем протеже. Их противостояние с ним пережило два этапа. На первом они обличали его за пребывание в духовной прелести.

21. I о. Вениамин написал еп. Гермогену, что «Григорий Ефимович, очевидно, не вынес всей той тяжести высоты, на которую восшел, и вообще не вынес всего того ненормального, огромного (чуть ли не абсолютно непогрешимого) положения, на которое поставили его почитатели неопытные», и «стал на опасный путь преувеличенного о себе самомнения (или, как он сам выразился, самонадеянности)». «Просим Вас, Владыка святый, держаться пока серьезной осторожности во всем по отношению к Г.Е-чу, а больше всего молиться за него и всех нас: иначе возможны неожидаемо огромные последствия…».

Второй этап был связан с рядом письменных жалоб, которые якобы пострадавшие от Григория женщины направили еп. Феофану и «двум другим влиятельным в „сферах“ лицам» с начала Великого поста (т. е. с 1.III) и до конца апреля. Таких писем было, по сведениям «Речи», 25. Это походило на спланированную атаку. Григорий потом уверял, что его оклеветали, указывал, что сами предполагаемые жертвы отрицают свое авторство, предлагал даже представить их нотариально заверенные подписи. Но еп. Феофан поверил женщинам, а не ему.

При помощи о. Вениамина преосв. Феофан начал борьбу против Григория, причем не только обличил его лично, но и попытался раскрыть глаза его сторонникам, начиная от «царей» и столичных салонов и заканчивая саратовскими друзьями. В частности, писал еп. Гермогену с изложением «целого ряда фактов, порочащих Распутина, как человека развратной жизни».

Второй фронт был в Москве. В марте «Московские ведомости» напечатали серию статей Новоселова, обвинявшую Григория в разврате. В первой из них автор ссылался на письма еп. Антония (Каржавина), не называя его прямо.

В те дни о. Илиодор получил от Григория три телеграммы и шесть писем: «Миленький братец, ты слышишь, но не смущайся!»; «Если ты мне хочешь быть братом, то будь им до конца жизни»; «Про меня пишут в газетах. Все это неправда, ложь, клевета. Сам сатана ополчился на меня». При этом Григорий просил у своего друга заступничества.

Статьям о. Илиодор не поверил, зная не понаслышке, что такое газетная клевета. Ведь о нем самом газеты еще недавно сообщали, будто в его келье заночевывают молодые женщины. На письменный запрос некоего человека, правду ли пишут о Григории, о. Илиодор от лица собственного и своей паствы дал отрицательный ответ. Затем решил сказать особую речь в защиту Григория.

Но были еще два письма о. Илиодору от иеромонаха Вениамина. Даты неизвестны, но, по-видимому, первое было получено в середине марта и либо переслано адресатом еп. Гермогену, либо содержало ссылку на январское письмо преосвященному.

Сбитый с толку о. Илиодор, уже наметивший защитительную речь на воскресенье 21.III, обратился за советом к своему архипастырю. Сохранилась телеграмма священника, отправленная днем в субботу 20.III: «Дорогой владыка, вы получили письмо иеромонаха Вениамина? Ради Христа, сообщите мне, как вы смотрите на старца. Осмеливаюсь ожидать скорого ответа. Нужно».

Но владыка не верил разоблачениям, особенно газетным, в которых усматривал чисто политическую подоплеку. «Когда нехорошие поступки Распутина стали раскрываться, Гермоген долго колебался, не зная, как отнестись к этому», — говорил еп. Феофан. Поэтому, вероятно, на запрос о. Илиодора последовал успокоительный ответ из Саратова. Утром 21.III о. Илиодор уже был совершенно спокоен и за обедней объявил пастве тему вечерней беседы — о брате и друге Григории.

Спустя год со знаменитой встречи опального иеромонаха и таинственного крестьянина в Великую Субботу 1909 г. они поменялись ролями. Пришел черед о. Илиодора заступаться за Григория, заступаться «отчаянно».

«Я считаю своим священным долгом не давать на поругание имя блаженного старца Григория и пойду в защиту его на всех безбожников, развратников и крючконосых стервятников». В начале о. Илиодор рассказал о жизненном пути своего друга: пьянство в молодые годы, духовная перемена, странствия по святым местам и т. д. Характеризуя Григория как святого подвижника и то и дело именуя «старцем», проповедник подчеркивал его аскетизм, добродетель и прозорливость, выразившуюся, между прочим, в том, что «старец» при первой же встрече с юным о. Илиодором, еще студентом, угадал меру его «крутой» молитвы. Умолчал священник только о «высших заслугах» друга, то есть о встречах с «царями». «Умолчу не потому, что не хочу вам поведать, но потому, что знаю, что этот храм не будет могилой для моих слов, так как то, что я хотел бы вам сказать, завтра же будет разнесено собаками местных газет по всему городу, а потом и по другим городам».

Затем, выпуская наиболее скабрезные места, о. Илиодор прочел слушателям «брехню» из газет, повествовавшую о том, как Григорий сидел на одном стуле с женщинами. На это священник возразил: «у