старца Григория не может появиться плотская страсть к женщине, так как он убил свою плоть молитвой и постом, даже с законной женой своей по обоюдному соглашению уже семь лет живет как брат с сестрой».

О. Илиодор предложил своей пастве выступить на защиту Григория:

— Так дадим ли мы в обиду святого старца, блаженного и прозорливого?

— Не дадим, — дружно ответили слушатели.

По своему обыкновению, о. Илиодор прочел слушателям заранее заготовленный от их лица текст телеграммы, который заканчивался так:

«Мы пригвоздили тебя, блудница-редакция, к позорному столбу и бросили гвозди и высекли твоего безбожного сотрудника Новоселова и бросили веники. Прощай!».

Телеграмма была послана в «Московские ведомости». Так за Григория заступилась целая община, о чем потом иеромонах с гордостью ему рассказывал: «друзья же твои, живущие по разным городам, в это время попрятались, и это им удалось легко, потому что они жили поодиночке, но нам, царицынцам, нельзя было прятаться, ибо нас много, и если бы мы спрятались, то Царицын вымер бы и тогда на тебя еще больше стали нападать, но мы прятаться не думали, а говорили, что это ложь».

После этой речи о. Илиодор получил еще какие-то сведения о Григории. Кто-то, не снеся искреннего и простодушного выступления священника, представил ему убедительные доказательства распутной жизни «старца».

Сам Труфанов объяснял произошедшую в нем перемену встречей с послушницей Ксенией Гончаренковой. По указанным им признакам эту встречу следует датировать 24–29.III. Подозрительно, но объяснимо, что Ксения, так долго молчавшая о произошедшем, по ее словам, еще в ноябре, заговорила именно после речи о. Илиодора в минувшее воскресенье, точнее, прочитанной им газетной «брехни». Если раньше она давила в себе сомнения, то теперь, услыхав, что и в Москве пишут то же самое, убедилась настолько, что дерзнула рассказать священнику о том, как Григорий делал с ней нечто нехорошее.

Священник же не постеснялся рассказать другим. Едва ли стоит доверять сообщению Труфанова, будто он нарочно перенес беседу из храма в свою келью ради права на огласку. Это, вероятно, придумано задним числом, чтобы избежать обвинений в нарушении тайны исповеди. О. Илиодор никогда не отличался щепетильностью.

Об услышанном он рассказывал многократно — преосв. Гермогену (который, в свою очередь, рассказал публицисту М. О. Меньшикову), Родионову и Бадмаеву, а также писал в разных своих сочинениях: «В этот приезд в Царицын он на одной монахине девице радел четыре часа. Об этом я узнал через три-четыре месяца». Во всех подробностях этот эпизод изложен в книге Труфанова, с особым смаком. «Жалкие порнографы начала века могли отдыхать», — заметил по этому поводу современный исследователь. Словом, история Ксении стала для о. Илиодора дежурным аргументом.

Ряд исследователей оспаривают подлинность этого эпизода, ссылаясь на показания самой Ксении, в которых нет ни слова о произошедшем с ней несчастье. Впрочем, она могла намеренно умолчать об этом. В ее показаниях, как и в показаниях преосв. Гермогена (оба они тогда жили в Жировицком монастыре) акцент сделан не на роли Григория, а на дружеских отношениях с ним о. Илиодора, которого оба, по-видимому, пытались выгородить перед следствием, поэтому столь серьезный повод к конфликту мог быть скрыт.

Возможно, перемена в душе о. Илиодора была вызвана другим известием, а именно вторым письмом иеромонаха Вениамина:

«Дорогой отец Илиодор! По поручению владыки Феофана я пишу вам о следующем. Мы оба умоляем вас не защищать Григория, этого истинного дьявола и Распутина. Клянемся Богом Всемогущим, что на исповеди у владыки Феофана открылись его пакостные дела. Дамы, им обиженные, и девицы В. и Т., им растленные, свидетельствуют против него.

Он, сын бесовский, нас водил в баню и нарочно уверял нас, что он бесстрастен… А потом мы поняли, что он лгал и обманывал нас. Поверьте нам, не защищайте больше его… Любящий Вас иеромонах Вениамин».

По-видимому, еп. Феофан уже вступил на вторую стадию борьбы с Григорием. К сожалению, этот текст цитируется в лживой книге, да еще и по памяти. Но такого рода письмо, несомненно, должно было последовать после речи о. Илиодора 21.III, если она дошла до преосв. Феофана. Возможно, именно это письмо превратило былые сомнения в уверенность, а затем трансформировалось в якобы личный опыт адресата, причем «девицы В. и Т.» превратились в Ксению.

С. В. Фомин связывает перемену, произошедшую в о. Илиодоре, со второй статьей Новоселова, опубликованной 30.III и содержавшей цитату из письма преосв. Феофана. Отзыв преосвященного был следующий: «Новые данные, открывающиеся из деятельности Г., еще более подтверждают, что он заблуждается более и более и подпадает под власть бесовскую, помрачился окончательно и упорствует в неправде всяческими неправдами». От автора же статьи излагалась пикантная подробность о «своеобразных собеседованиях» с поклонницами, якобы устраивавшихся «старцем» в бане.

Наконец, известно и еще одно свидетельство против Григория, полученное в Саратовской епархии в те дни, — письмо священника столичного Петропавловского собора о. Ефрема Долганева 5.IV, от лица неких петербургских почитателей передававшего своему брату еп. Гермогену, что духовное следствие преосв. Антония Тверского установило принадлежность «старца» к секте хлыстов.

Так или иначе, между 21.III и 11.IV о. Илиодор что-то узнал, и былая уверенность в Григории исчезла. Окончательно запутавшийся священник, у которого «мысли начали кружиться в голове, как щепки и тряпки в вихре», собрал на совещание своих самых близких сподвижников — Косицына и других. «Рассказал им, спросил совета. Все они ничего мне не посоветовали, а только, удивляясь, пожимали плечами и конфузливо улыбались».

Терзаемый сомнениями, о. Илиодор написал и самому Григорию, который в ответ объяснил действия еп. Феофана завистью. «Братец Илиодорушка заступис Феофан Веня клевеща на мя по лютой завистя пошто так как я рядам с государя а он никак пошто я им покажу. Григорий Роспутин».

«Разве святому можно так злобиться?» — думал о. Илиодор.

Полученные известия заставили о. Илиодора вернуться к распутинской теме вечером 11.IV. Продолжая почтительно именовать своего друга «подвижником, прозорливым, блаженным старцем Григорием», проповедник снова указал на его бесстрастие:

«…обращение старца Григория с женщинами я считаю странным, очень странным. Но при этом я думаю, что ему дано Богом то, что мне не дано. Он может так любить женщин, а я не могу. Старец Григорий считает такое свое обращение с женщинами возможным, может быть, по Божьему внушению».

Однако теперь о. Илиодор уже был готов поверить, что даже такой великий праведник мог пасть по наущению диавольскому:

«Но допустим на минуту, что брат Григорий согрешил, впал в заблуждение, в соблазн. Я спрашиваю, если он согрешил, но раскаялся, то неужели его нельзя простить? Отвечайте мне, можно его простить или нет? (Крики: „можно“). Много святых мучеников соблазнялись и впадали в грех, но потом горько каялись и получали прощение от Бога». «И