каскадной певице. И вот эта «безнравственная женщина», сказал иеромонах, поет на вечерах общества трезвости «какие-то» романсы «с напудренным и нарумяненным лицом в самом неприличном виде», подрывая в корне саму идею этого общества.

Наконец, уже в четвертый раз о. Илиодор отметил лицемерие Лапшина, строителя ельшанской церкви и народной аудитории за-Царицей, выделившего в своем доме помещение для совета «Союза русского народа», но не дающего полноценного применения ни церкви, ни аудитории, ни помещению, в котором располагается товарный склад. По мнению проповедника, честнее было бы устроить склады и в прочих постройках.

«Если бы я встретил Лапшина на улице, я сказал бы ему: — Василий Федорович! Сними ты с церкви кресты, да устрой в ней склад дегтю и нефтяных остатков (он, говорят, раньше делал так: купит нефти, добавит в нее сажи, смешает и продает эту смесь за настоящий деготь; этим и разбогател). Поставь, мол, там бочки с дегтем, а в алтаре устрой контору и сиди, торгуй. А в своей аудитории устрой склад кваса. В бочки с квасом подмешай сажи и торгуй, наживайся. Я уже несколько раз говорил о нем и о вывеске „Совет Союза русского народа“. Я думал, что у Лапшина есть хоть какая-нибудь совесть и я разбужу ее; но, оказывается, я ошибся, думая так. Никакой совести у Лапшина не нашлось. И вот я еще раз говорю о нем. Я хотел жаловаться на него в главный совет „Союза русского народа“, но раздумал, ибо уверен, что и там точно такие же вывески висят над складами вина, посуды, риса и т. п.».

Таким образом, о. Илиодор намеренно оскорбил самых влиятельных жителей Царицына. А. А. Репников был почетным мировым судьей и попечителем гимназии и городских школ, Лапшину принадлежало пароходство «Русь», Максимов возглавлял местный биржевой комитет и был так богат, что говорил, «что он может скупить весь лес, но что ему жалко разорять остальных купцов-лесопромышленников».

На следующий день после этой проповеди о. Илиодор уехал в Саратов, а оттуда — в Петербург, не зная, какая буря тем временем бушует в Царицыне.

Газеты довершили дело о. Илиодора, придав его дерзкой проповеди еще более скандальную форму — некоторые вполне цензурные слова были заменены многоточиями, романсам Максимовой приданы эпитеты «грязные, сальные», гласные названы «безбожниками» и т. д.

Преосв. Гермоген потом отмечал, что «Царицынский вестник» нарочно перенес центр тяжести этой речи с общества трезвости на Максимову, чтобы «еще одно богатое, влиятельное в Царицыне, семейство вооружить против ненавистного всем врагам Церкви иеромонаха Илиодора».

«Биржевые ведомости» вообще написали, что иеромонах «чуть ли не обозвал публичной женщиной» жену одного лесопромышленника.

Проповедь 9.V вкупе с тремя предыдущими вызвали в городе понятное негодование. Ротмистр Мертц докладывал Семигановскому 24.V: «Все крупные собственники Царицына сильно восстановлены против иеромонаха Илиодора и говорят, что Илиодор восстанавливает против них рабочих».

Душой протеста против о. Илиодора стал Максимов, обиженный не столько за себя, сколько за супругу. «Царицынский вестник» писал, что «лесопромышленник М. дал клятву во что бы то ни стало допечь его за оскорбление своей жены». Известно, что он намеревался ехать жаловаться на дерзкого проповедника в Саратов, а оттуда и в Петербург. По-видимому, Максимов сам подал министру внутренних дел и обер-прокурору жалобу от лица супруги с просьбой возбудить против священника дело, а ее, Максимову, оградить впредь от подобных оскорблений. Также лесопромышленник обращался к члену Г. Думы Розанову.

В то же время Максимов добился постановления Царицынского биржевого комитета об удалении о. Илиодора из Царицына (24.V). Впрочем, не все биржевики одобрили эту затею: иные говорили, что Максимов напрасно затеял дело, не имея против иеромонаха улик.

Позже (14.VI) биржевой комитет телеграфировал Столыпину, прося о переводе о. Илиодора ввиду вызванных якобы его речами поджогов. Телеграмму подписал сам Максимов.

Одновременно протестовала и царицынская городская дума, оскорбленная за наименование своих членов хулиганами, негодяями и невеждами. 12.V ряд гласных (А. Н. Зайцев, Ю. Ю. Филимонов, В. С. Мельников) подняли вопрос о том, как ответить на нападки о. Илиодора. Дело было поставлено на повестку следующего заседания 18.V.

К этому сроку доктор Филимонов основательно подготовился и произнес большую речь про иеромонаха, изложив все его якобы предосудительные поступки за время царицынского служения. Договорился до того, что будто бы о. Илиодор требовал от прихожан десятину не только на строительные работы, но и на свою карету, хотя карета была подарена 28.II, а требование десятины выдвинуто 4.IV. Филимонова поддержали Мельников и Репников, оговорившийся, что оскорблен не за себя лично, а за студенчество, которому в речи 9.V тоже порядком досталось. Зайцев заявил, что о. Илиодор поднимает народ на бунт против состоятельных классов и «возбудил его так, что по первому его слову чернь пойдет и разгромит весь город. Илиодор является для города крайне опасным человеком». Заступился за иеромонаха только один гласный Иванов, напомнивший, что они говорят о человеке, построившем монастырь.

После этих прений дума большинством 19 голосов против 10 постановила: «признавая выражения иеромонаха Илиодора в прочитанных его проповедях оскорбительными для гласных Думы и граждан города Царицына, и деятельность его вообще вредной для населения города и грозящей общественной безопасности как возбуждающую одну часть населения против другой, возбудить чрез г. Губернатора ходатайство о переводе иеромонаха Илиодора из города Царицына».

Сам о. Илиодор назвал эту просьбу о том, чтобы «изгнать из православного города православного священника», — «циничной», а сотрудник «Саратовского листка» недоумевал: «Я бы спросил прежде всего царицынских горожан: а почему вы, господа, молчали два года? … Приходится думать, что вы могли терпеть всю распущенность монаха, пока он не трогал лично вас…».

Губернатор был вынужден опротестовать постановление думы как незаконное: деятельность о. Илиодора и его перевод из Царицына думу не касаются. Губернское присутствие отменило постановление (25.VI), и 2.VII вопрос вернулся на думскую повестку. Дума вернулась к запасному варианту, с самого начала предлагавшемуся рядом гласных: «ходатайствовать пред саратовским губернатором об ограждении гласных Думы от оскорбительных и бранных выражений иеромонаха Илиодора, допускаемых им в публичных речах».

Вернувшись в Царицын, о. Илиодор узнал о скандале, вызванном его последней проповедью. И в ближайшее воскресенье вновь вернулся к ней, указывая, что она была искажена газетами. Он-де не называл гласных безбожниками. Он назвал их и опять называет «сознательными негодяями или необразованными невеждами». Так же искажены его слова о напудренной и нарумяненной Максимовой: «набеленная или начерненная она была, и чем она, белилами или дегтем, мазалась — это не мое дело». Но такое разъяснение, граничащее с новым оскорблением, лишь усугубило положение проповедника.

Саратовское совещание (11–13.V)

На Пасху Григорий вместо Царицына доехал лишь до Саратова. Сюда же, проездом в Среднюю Азию, прибыл прот. Восторгов со своим помощником