Демерит осекся и громко втянул воздух. Из ведущей от Лоховыхворот Серебряногорской улочки на рынок въезжал раубриттер Хайн фон Чирне.

Шарлей, Самсон и Рейневан ждать не стали, вскочили соскамьи, чтобы улизнуть незаметно, прежде чем их увидят. Однако было уже поздно.Их заметил сам Хайн, их заметил едущий рядом с Хайном Фричко Ностиц, их заметилитальянец Вителодзо Гаэтани. У Вителодзо при виде Шарлея от бешенствапобледнела все еще опухшая и украшенная свежим шрамом физиономия. В следующуюсекунду рынок тихого города Франкенштейна огласился криком и топотом копыт. Аеще через минуту Хайн вымещал злобу на корчмаревой лавке, в щепы изрубив еетопором.

– Догонять! – рычал он своим вооруженнымспутникам. – За ними!

– Туда! – верещал Гаэтани. – Туда онипобежали.

Рейневан мчался что было сил, едва успевая за Самсоном.

Шарлей бежал первым, выбирал дорогу, ловко сворачивая всамые узкие закоулки, а потом продираясь сквозь живые изгороди. Тактика вродебы оправдывалась. Неожиданно позади утих топот копыт и крики погони. Онивылетели на улочку Нижнебанную, свернули к Зембицким воротам.

От Зембицких ворот, переговариваясь и лениво покачиваясь вседлах, приближались Стерчи, а с ними Кнобельсдорф, Гакст и Роткирх.

Рейневан остановился как вкопанный.

– Беляу! – зарычал Вольфгер Стерча. – Поймалимы тебя, сучий сын!

Прежде чем рев умолк, Рейневан, Шарлей и Самсон уже мчались,тяжело дыша, по закоулкам, прыгая через загородки, продирались сквозь огородныекусты, путались в сохнущих на веревках простынях. Слыша слева крики людейХайна, а позади крики Стерчей, они бежали к северу, в ту сторону, откуда какраз начал долетать звон колоколов доминиканской церкви Вознесения СвятогоКреста.

– Господин Рейневан! Сюда! Сюда!

В стене раскрылась маленькая дверца, там стоял АнджейКантор, доминиканский дьякон. Тот, у которого перед Белявами был долгблагодарности.

– Сюда! Сюда! Быстрее! Нет времени!

Действительно, времени не было. Они влетели в тесные сени,которые, как только Кантор закрыл дверцу, утонули во мраке и аромате гниющихшмоток. Рейневан с невероятным грохотом перевернул какой-то жестяной сосуд,Самсон споткнулся и упал, Шарлей, видимо, тоже на что-то налетел, потому чтожутко выругался.

– Сюда! – кричал Анджей Кантор откуда-то спереди,откуда сочился слабый свет. – Сюда! Сюда! Сюда!

По узкой лестнице Рейневан скорее скатился, чем спустился.Наконец вывалился на дневной свет, на малюсенький дворик между стен, обросшихдиким виноградом. Выбегающий за ним Самсон наступил на кошку, кошка дикомявкнула. Прежде чем мяв утих, из обоих аркад выскочили и накинулись на нихнесколько человек в черных куртках и круглых фетровых шляпах. Кто-то набросилРейневану мешок на голову, кто-то пинком подбил ему ноги. Он рухнул на землю.Его придавили, вывернули руки. Рядом он чувствовал и слышал борьбу, слышаляростное сопение, звуки ударов и крики боли, свидетельствующие о том, чтоШарлей и Самсон не дают взять себя без борьбы.

– А что, Святой Официум… – долетел до негодрожащий голос Анджея Кантора. – А Святой Официум предвидит… За поимкуеретика… Какое-нибудь вознаграждение? Хотя бы небольшое? Епископский significavitне упоминает, но я… У меня сложности… Я в огромной финансовой яме… Именнопоэтому…

– Significavit – приказ, а не торговый контракт, –поучил дьякона злой и хриплый голос. – А возможность оказать помощь СвятойИнквизиции – уже достаточная награда для каждого доброго католика. Или ты недобрый католик, фратер?

– Кантор… – прохрипел Рейневан, пробиваясь сквозьпыль и очески из мешка. – Кантор! Сукин ты сын! Пес церковный! Ах ты, вжопу…

Докончить ему не было дано. Он получил по голове чем-тотвердым, в глазах засверкало. Потом получил еще раз, боль парализующеразбежалась по телу, пальцы рук неожиданно помертвели. Тот, кто его бил, ударилснова. И снова. И снова. Боль заставила Рейневана кричать, кровь запульсировалав ушах, лишая его сознания.

Очнулся он почти в полной темноте, горло было сухим, словнозабито стружками, а язык – твердым как колышек. Голову разрывала пульсирующаяболь, охватывающая виски, глаза, даже зубы. Он сделал глубокий вдох и тут жезакашлялся, так воняло вокруг. Он пошевелился, зашелестела утрамбованнаясолома, на которой он лежал.

Неподалеку кто-то не переставая бормотал, кто-то кашлял истонал. Совсем рядом что-то булькало, лилась вода. Рейневан облизнул покрытыелипким налетом губы. Поднял голову и аж застонал, так она заболела. Оносторожно, медленно приподнялся. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что оннаходится в большом подвале. В яме. На дне глубокого каменного колодца. И чтоон тут не один.

– Очнулся, – отметил факт Шарлей, стоявший внескольких шагах и с громким плеском мочившийся в котел.

Рейневан открыл рот, но не сумел издать ни звука.

– Это хорошо, что очнулся. – Шарлей застегнулштаны. – Ибо я, собственно, должен сообщить тебе, что касательно моста наДунае мы возвращаемся к первоначальной концепции.

– Где… – наконец проскрипел Рейневан, с трудомпроглотив слюну. – Шарлей… Где… мы…

– Во владениях святой Дымпны.

– Где?

– В больнице для психов.

– Где, где?

– Я ж тебе говорю. В психушке. В Башне шутов.

в которой Рейневан с Шарлеем достаточно долгое времянаходятся в относительном покое, получают медицинскую помощь, духовноеутешение, регулярное питание и пребывают в обществе далеко не посредственныхлюдей, с коими могут беседовать на любопытные темы. Словом, имеют все то, что,как правило, имеет почти каждый оказавшийся в доме умалишенных

– Да будет восславлен Иисус Христос! Благословенно имясвятой Дымпны!

Обитатели Башни шутов ответили шелестом соломы и нескладныммаловыразительным бурчанием. Божегробовец поигрывал палкой, постукивая ею пораскрытой левой пятерне.

– Вы двое, – сказал он Рейневану и Шарлею, –новички в нашем Божьем стаде. А мы здесь всем новым даем имена. А посколькусегодня мы почитаем святых мучеников Корнелия и Киприана, постольку один из васбудет Корнелием, а второй Киприаном.

Ни Корнелий, ни Киприан не ответили.