– Неужто тысяча четырста двадцатый год? – спросилпосле минуты вежливого молчания Шарлей. – Месяц февраль, понедельник послеСвятой Схоластики? Не очень-то оригинально, замечу.

– Обижаете, – выпятил остатки животаЦиркулос. – Не такой уж я чокнутый милленарист,[423]мистик-недоучка. Я не повторяю вслед за фанатиками хилиастические бредни. Яизучил проблему sine ira et studio на основании исследования научных источникови математических расчетов. Вам знакомы Откровения святого Яна?

– Поверхностно, но все же…

– Агнец отворил семь печатей, так? И узрел Ян семерыхангелов, так?

– Абсолютно.

– Избавленных и запечатленных было сто сорок четыретысячи, так? А Старцев – двадцать четыре, так? А двум свидетелям дана силапророчествовать в течение двухсот шестидесяти дней, так? Так вот, если все этосложить, сумму помножить на восемь, то есть на количество литер в слове «Apollion»,то получится… Ах, да какой прок вам объяснять, все равно вы не поймете. Конец светанаступит в июле. Точнее: шестого июля, in octava Apostolorum Petri et Pauli.[424] В пятницу. В полдень.

– Какого года?

– Текущего, святого. Тысяча четыреста двадцать пятого.

– Таааак, – потер подбородок Шарлей. –Однако, понимаете ли, есть некое небольшое «но».

– Это какое же?

– Сейчас сентябрь.

– Это не доказательство.

– И уже миновал полдень.

Циркулос пожал плечами, затем отвернулся и демонстративнозарылся в солому.

– Я знал, что нет смысла метать бисер перед неучами.Прощайте.

Миколай Коппирниг, вольный каменщик, болтливостью неотличался, однако его сухость и резкость не оттолкнули истосковавшегося пообщению Шарлея.

– Итак, – не сдавался демерит, – вы астроном.И вас засадили в тюрягу. Ну что ж, это еще раз доказывает, что слишкомпристальное рассматривание неба не приносит пользы и не подобает истинномукатолику. Но я, уважаемый, еще по-иному взгляну на эту проблему. Конъюнкцияастрономии и тюремного заключения может означать только одно: подрывптолемеевой теории. Я прав?

– Прав в чем? – буркнул в ответ Коппирниг. –В конъюнкциях? Правы, а как же. В остальном тоже. Так что, думается мне, вы изтех, которые всегда правы. Видывал я таких.

– Таких наверняка нет, – усмехнулсядемерит. – Но не будем об этом. Гораздо важнее, как нам быть с Птолемеем?Что расположено в центре мира? Земля или Солнце?

Коппирниг долго молчал.

– А не все ли равно, пусть будет, как он хочет, –горько сказал он наконец. – Откуда мне знать? Какой из меня астроном, чтоя знаю? Я от всего отрекусь, во всем признаюсь. Скажу все, что мне прикажут.

– Ага, – расцвел Шарлей. – Значит, я все-такипопал! Столкнулась астрономия с теологией. И вы испугались?

– То есть? – удивился Рейневан. – Астрономия– наука точная, какое отношение к ней имеет теология? Два плюс два – всегдачетыре.

– И мне так казалось, – грустно прервалКоппирниг. – Но реальность оказалась иной.

– Не понимаю.

– Рейнмар, Рейнмар, – соболезнующе улыбнулсяШарлей. – Ты наивен, как ребенок. Сложение двух и двух не противоречитБиблии, чего нельзя сказать о вращении небесных тел. Нельзя утверждать, чтоЗемля вращается вокруг Солнца, коли в Библии написано, что Иисус приказалСолнцу остановиться. Не Земле. Поэтому…

– Поэтому, – еще угрюмее прервал вольныйкаменщик, – надобно руководствоваться инстинктом самосохранения. В том,что касается неба, астролябия и подзорная труба могут ошибаться. Библия же –непогрешима. Небеса…

– Тот, кто обитает над кругом Земли, – вклинилсяИсаия, вырванный из апатии звуком слова «Библия», – растянул небеса, какткань, и раскинул их, как палатку для жизни.

– Ну вот, пожалуйста, – покачал головойКоппирниг. – Псих, а знает.

– Вот именно.

– Что «вот именно»? – возмутился Коппирниг. –Что «вот именно»? Такие уж вы мудрые? Я от всего откажусь. Только б менявыпустили, я соглашусь со всем, чего они захотят. Что Земля плоская, а еегеометрический центр находится в Иерусалиме. Что Солнце вращается вокруг папы,являющего собой центр вселенной. Все признаю. А впрочем, может, они и правы?Псякрев, их организация существует без малого полторы тысячи лет. Хотя бы ужепо этой причине они не могут ошибаться.

– А с каких это пор, – прищурился Шарлей, –годы лечат глупость?

– Да идите вы к дьяволу! – занервничал вольныйкаменщик. – Сами отправляйтесь на пытки и костер! Я от всего отрекаюсь! Яговорю: и все-таки она НЕ движется, epur NON si muove!

– Впрочем, что я могу знать, – горько проговорилон после недолгого молчания. – Какой из меня астроном? Я человек простой.

– Не верьте ему, господин Шарлей, – проговорилБонавентура, который в этот момент очнулся от дремы. – Сейчас он такговорит, потому что испугался костра. А какой из него астроном, воФранкенштейне знают все, потому что он каждую ночь на крыше с астролябиейвысиживает и звезды считает. И не он один в семье, все у них такие здездоведы.У Коппирнигов. Даже самый младший, маленький Миколаек. Так людишки смеются,мол, первым его словом было «мама», вторым «папа», а третьим «гелиоцентризм».

Чем раньше наступала тьма, тем становилось холодней, тембольше постояльцев вступало в споры и диспуты. Говорили, говорили, говорили.Вначале все вместе, а потом уж каждый сам с собой.

– Разрушат мне institorium. Все разбазарят, пустят поветру, обратят в прах. Развалят все, чего я добился. Теперешняя молодежь!

– А все бабы – все до единой курвы. По желанию или попринуждению.

– Настанет апокалипсис, не останется ничего. Совсемничего. Да что вам толковать, профаны.

– А я вам говорю, что с нами покончат раньше. Придетинквизитор, а потом сожгут. И так нам и надо, грешникам, ибо мы на Бога клеветувозводили.