– Я, – равнодушно продолжал монах, –госпитальный мэтр и опекун Башни. Зовут меня Транквилий. Nomen Omen. Во всякомслучае, до тех пор, пока кто-нибудь меня не разозлит. А злит меня, следует вамзнать, когда кто-нибудь шумит, толкается, устраивает склоки и скандалы,глумится над Богом и святыми, не молится и мешает молиться другим. И вообще –грешит. А против грешников у нас тут есть разные способы. Дубовая палка,ведерко с холодной водой, железная клетка и цепочки у стены. Ясно?

– Ясно, – в унисон ответили Корнелий и Киприан.

– Ну, стало быть, – брат Транквилий зевнул, взглянулна свою немало послужившую, отполированную дубовую палицу, – начинайтелечение. Вымолите благосклонность и заступничество святой Дымпны, и вас, дайБог, покинет сумасшествие и заблуждения, вы вернетесь вылеченные в здоровоеобщество. Дымпна слывет своею милостью среди святых, так что шансы у васзначительные. Но не переставайте молиться. Ясно?

– Ясно.

– Ну так с Богом…

Божегробовец вышел по трясущейся лестнице, вьющейся вокругстены и оканчивающейся где-то высоко дверью, массивной, судя по звуку, с которымее открывали и замыкали. Едва гудящее в каменном колодце эхо отзвучало, Шарлейвстал.

– Ну, братья по несчастью, – сказал онвесело, – приветствую вас, кем бы вы ни были. Получается, что некотороевремя нам досталось провести вместе. Хоть и поневоле, но все же. Так, может,стоит познакомиться?

Как и час назад, ответил ему храп и шелест соломы, фырканье,тихая ругань и несколько иных звуков и слов, в основном непристойных. Однако наэтот раз Шарлей не отказался от своего намерения. Он решительно подошел к однойиз соломенных лежанок, располагавшихся у стен Башни и вокруг разделяющих днополуразрушенных столбов и арок. Тьму лишь в малой степени развиднял свет,сочащийся сверху из маленького оконца на потолке. Но глаза уже привыкли, икое-что стало видно.

– Добрый день! Я – Шарлей!

– Иди ты! – проворчал человек с лежанки. –Цепляйся, псих, к себе подобным. Я здоровый. Голова в порядке. Я – нормальный!

Рейневан раскрыл было рот, но быстро закрыл его и раскрылснова. Потому что видел, чем занимается человек, назвавший себя нормальным. Азанимался тот энергичными манипуляциями с собственными гениталиями. Шарлейкашлянул, пожал плечами, прошел дальше, к следующей лежанке. Лежавший на нейчеловек не шевелился, если не считать легкой дрожи и странных спазм лица.

– Добрый день! Я – Шарлей…

– Ббб… ббууб… бле-блее… Блеее…

– Так я и думал. Идем дальше, Рейнмар. Добрый день! Я…

– Стой! Ты где находишься, псих? На базаре? Глаз нет,что ли?

На утоптанном, твердом как камень полу среди сдвинутойсоломы виднелись накорябанные мелом геометрические фигуры, кривые и колонкицифр, над которыми корпел седой старик с лысой как яйцо макушкой. Кривые,фигуры и цифры полностью покрывали также стену над его лежанкой.

– Ах, – попятился Шарлей. – Прошу прощения.Понимаю. Как же я мог забыть: noli turbare circulos meos.[415]

Старик поднял голову, показал почерневшие зубы.

– Ученые?

– В определенной степени.

– Тогда займите места у столба. У того, который помеченомегой.

Они заняли места и, набрав соломы, устроили себе лежанки подуказанным столбом, помеченным выцарапанной греческой буквой. Едва успелиуправиться, как явился брат Транквилий, на сей раз в обществе нескольких другихмонахов в рясах с двойным крестом. Стражи Гроба Иерусалимского принесли источающийпар котел, но пациентам Башни позволили приблизиться с мисками лишь после того,как те хором прочитали «Pater noster», «Ave», «Credo», «Comfiteor» и «Miserere».[416]

Рейневан еще не подозревал, что это было началом ритуала,которому ему надо будет подчиняться долго. Очень долго.

– «Narrenturm», Башня шутов, – проговорил он, тупоглядя на дно миски с прилипшими к нему остатками пшенной каши. – ВоФранкенштейне?

– Во Франкенштейне, – подтвердил Шарлей, ковыряя взубах соломинкой. – Башня при госпициуме Святого Георгия, который содержатбожегробовцы из Нисы. Вне городских ворот.

– Знаю. Я проходил рядом. Вчера. Кажется, вчера… Как мысюда попали? Почему решили, что мы умственно больные?

– Вероятнее всего, – хохотнул демерит, –кто-то проанализировал наши последние поступки. Нет, дорогой Киприан, япошутил, уж так-то нам не подфартило. Это не просто Башня шутов или, если тебебольше нравится, дураков, это также… временная, переходная тюрьма Инквизиции.Поскольку карцер здешних доминиканцев сейчас на ремонте. Во Франкенштейне двегородские тюрьмы: в ратуше и под Кривой башней, но обе постоянно переполнены.Поэтому по приказу Святого Официума сюда, в Narrenturm, сажают арестованных.

– Однако Транквилий, – не отступалРейневан, – относится к нам так, как будто мы не вполне в своем уме.

– Профессиональная девиация.[417]

– Что с Самсоном?

– Что, что, – зло отозвался Шарлей. –Посмотрели на его морду и отпустили. Ирония, хе? Отпустили, потому что принялиза кретина. А нас пристроили к психам. Откровенно говоря, претензий у меня нет,виноват только я сам. Им был нужен ты, Киприан, и никто больше, только о тебеупоминал significavit. Меня посадили, потому что я сопротивлялся, расквасилпару носов, ну, парочка пинков, не хвалясь, попала также и туда, куда должнабыла попасть. Если б я вел себя спокойно, как Самсон…

– Между нами говоря, – добавил он после долгоготяжкого молчания, – вся моя надежда на него, Самсона. Думаю, что-нибудь онпридумает и организует. И поскорее. Иначе… Иначе у нас могут быть неприятности.

– С Иинквизицией? А в чем нас обвинят?

– Важно, – голос Шарлея стал вполнегрустным, – не в чем нас обвинят, а в чем мы признаемся.