– Как солому пожирает язык огненный, а сено исчезает впламени, так корень их будет гнилью, а поросль словно пыль, схваченная ветром,взметнется, ибо отринули они Законы Господнего Воинства.

– Слышите? Псих, а знает.

– Вот именно.

– Проблема в том, – сказал задумчивоКоппирниг, – что мы слишком много думали.

– О, вот, вот, – подтвердил Фома Альфа. –Никак не избежать нам кары.

– …будут собраны, заключены в темницы, а через многолет покараны…

– Слышите, псих, а знает.

У стены, в отдалении, страдающий dementia и debilitasбормотал и что-то бессвязно толковал. Рядом, на подстилке, Нормальный, охая ипостанывая, истязал свои гениталии.

В октябре ударили еще более крепкие холода. Тогда, шестнадцатого– в датах позволял ориентироваться календарь, который Шарлей начертил на стенемелом, украденным у Циркулоса, – в Башню попал знакомый.

Знакомого втащили в Башню не божегробовцы, а вооруженные вкольчугах и стеганых кафтанах. Он сопротивлялся, поэтому получил несколько разпо шее, а с лестницы его просто-напросто сбросили. Он скатился и распласталсяна глинобитном полу. Обитатели Башни, в том числе Рейневан и Шарлей, смотрели,как он лежит. Как к нему подходит Транквилий со своей палкой.

– Сегодня у нас, – сказал он, по обычаю вначалепоприветствовав новичка именем святой Дымпны, покровительницы и заступницыслабых разумом, – сегодня у нас святой Гавл. Однако побывало здесьмножество Гавлов, поэтому, чтобы не повторяться… Сегодня у нас еще поминание святогоМуммолина… Значит, будешь ты, братец, именоваться Муммолином. Ясно?

Лежащий на полу приподнялся на локтях, глянул набожегробовца. Несколько секунд казалось, что он краткими и тщательноподобранными словами прокомментирует речь Транквилия. Транквилий тоже, видимо,этого ожидал, потому что поднял палку и отступил на шаг, чтобы лучшеразмахнуться. Но лежащий только скрежетнул зубами и раздробил в них все, что нестал высказывать.

– Ну, – кивнул божегробовец, – понимаю. СБогом, брат.

Лежащий сел. Рейневан едва узнал его. Не было серого плаща,пропала серебряная застежка, пропал шаперон, пропала tiripipe. Облегающий вамсвесь в пыли и штукатурке, разорван на обоих подбитых ватой плечах.

– Привет.

Урбан Горн поднял голову. Волосы у него были спутаны. Глазподбит, губа разбита и опухла.

– Привет, Рейневан, – ответил он, – знаешь, явовсе не удивлен, увидев тебя в Башне шутов.

– Ты цел? Как чувствуешь себя?

– Прекрасно. Прямо даже восхитительно. Вероятно,солнечный свет источается из моей жопы. Взгляни и проверь. Потому как мне этосделать трудно.

Он встал, ощупал бока. Помассировал крестец.

– Собаку мою убили, – сказал он холодно. –Заколотили. Моего Вельзевула. Ты помнишь Вельзевула?

– Мне очень жаль. – Рейневан прекрасно помнил зубыбритана в дюйме от лица. Но ему действительно было искренне жаль.

– Этого я им не прощу, – скрежетнул зубамиГорн. – Я с ними расквитаюсь. Когда вырвусь отсюда.

– С этим могут быть некоторые проблемы.

– Знаю.

Во время знакомства Горн и Шарлей долго приглядывались другк другу, щурясь и покусывая губы. Было видно, что тут попал пройдоха напройдоху и плут на плута, причем видно это было так явно, что ни один изпройдох ни о чем не спросил другого.

– Итак, – осмотрелся Горн, – мы сидим там,где сидим. Франкенштейн, госпиталь истинных каноников, стражей ГробаИерусалимского.

– Башня шутов.

– Не только, – слегка прищурился Шарлей. – Очем многоуважаемый господин наверняка знает.

– Многоуважаемый господин, несомненно, знает, –согласился Горн. – Ибо его засадила сюда Инквизиция по епископскомусигнификавиту. Ну что ж, что бы ни говорили о Святом Официуме, их тюрьмы обычноприличны, просторны и опрятны. Здесь тоже, как говорит мне мой нос, принятовремя от времени котлы опоражнивать, а постояльцы выглядят неплохо… Кажется,божегробовцы заботятся. А как кормят?

– Скверно. Но регулярно.

– Это неплохо. Последней психушкой, с которой мнедовелось познакомиться, была флорентийская Pazzeria при Santa Maria Nuova. Надобыло видеть тамошних пациентов! Изголодавшиеся, завшивевшие, обросшие, грязные…А здесь? Вас, как вижу, хоть сейчас ко двору. Ну, может, не к императорскому,не в Вавель… Но уже, например, в Вильне вы могли бы появиться в том виде, вкаком пребываете сейчас, и не очень бы выделялись. Даааа… Можно, можно было попастьхуже… Если б еще здесь не было ненормальных… буйных, надеюсь, среди них нет?Или, упаси Господи, содомитов?

– Нет, – успокоил Шарлей. – Упасла нас святаяДымпна. Только эти вот. Лежат, бормочут, попердывают. Ничего особенного.

– Прелестно. Ну что ж, побудем немного вместе. А может,и подольше.

– Может, короче, чем вы думаете, – кривоусмехнулся демерит. – Мы сидим уже со святого Корнелия. И ежедневноожидаем инквизитора. Как знать, может, уже сегодня?

– Сегодня нет, – успокоил Урбан Горн. –Завтра тоже нет. У Инквизиции сейчас другие занятия.

Хоть на него и нажимали, к пояснениям Горн приступил лишьпосле обеда. Который, кстати сказать, откушал с удовольствием. И не побрезговалостатками, которые не доел Рейневан, последнее время чувствовавший себя неважнои теряющий аппетит.

– Его пресветлость епископ вроцлавский Конрад, –объяснил Горн, пальцем выбирая со дна миски последние крупинки, – ударилгуситскую Чехию. Совместно с господином Путой из Частоловиц напал на Находско иТрутновско.

– Крестовый поход?

– Нет. Грабительский рейс.

– Это, – усмехнулся Шарлей, – совершенно однои то же.

– Ого, – фыркнул Горн – Я собирался спросить, зачто многоуважаемый господин сидит, но теперь уже не спрашиваю.

– И очень хорошо. Так что там с тем рейдом?

– Предлогом, если вообще нужен предлог, было якобыограбление гуситами сборщика податей, совершенное, кажется, тринадцатогооктября. Тогда прихватили круглым счетом полторы тысячи с гаком гривен.

– Сколько?