– Сказать тебе что? – она вздрогнула.

– Ты знаешь что. Прошу, скажи.

В кустах можжевельника, за хижиной, послышались шорохи. Алатар взволнованно и резко повернул голову на звук, в страхе нелепо раскрыв пасть. Небо прорезала птица.

– Жду тебя завтра с первыми лучами солнца – у западной городской стены, – быстро проговорил Алатар, убегая.

– Ты не посмеешь, ты не сделаешь этого! – выкрикнула ему вслед Санджана, и он остановился, но побоялся обернуться, только опустил голову, трудно дыша. – Ты не бросишь меня и свой, наш народ!

– Я не брошу тебя, я беру тебя с собой! – крикнул он ей.

– С чего ты решил, что я за тобой пойду? – строго спросила Санджана. – Там, у западной стены, меня будет ждать другой Алатар, не мой. Мой Алатар принадлежит Бенгардии, чтит традиции, он никогда не склонится перед трудностями! Мой Алатар – настоящий бенгардиец.

Алатар слушал свою любимую, и его голова никла, как умирающий цветок, а на остывший песок капали слёзы.

– Ты придёшь, потому что любишь меня, – надрывным голосом высказал он.

– Вот потому что люблю, поэтому и не приду. Может, тогда ты одумаешься, – резко сказала она.

Алатар плотно сжал веки, рванул, выкрикивая:

– У западной стены, с первыми лучами! Я буду ждать!

– Даже не думай! Алатар! – плачуще крикнула Санджана, но бенгардийский принц уже не слышал её.

Видение сменилось. Теперь Алатар ходил кругами у гофрированной, как червь, стены. Санджана не пришла, и это обстоятельство глубоко ранило сердце юного принца и, может быть, подтолкнуло его завершить начатое.

«Я первый бенгардиец за всю историю, кто не явился на церемонию посвящения в королевскую стражу, – думал Алатар, но если тогда его мысли были слышны только ему, то теперь их слышали все, как прямую речь. – Что же я делаю… что же я делаю… Но отступать поздно. Может быть, Санджана ещё нагонит меня».

С площади доносился шум и гам, слышались радостные суетливые голоса. Алатар вздрагивал от каждого шороха, боялся быть раскрытым. Он откатил от стены камень – раненое сердце затрусило – и пролез в лаз. Разгоняя бегом тревожные мысли, от которых крутило живот, через несколько минут он уже стоял на кряже, поросшем короткой травой, в обрамлении низеньких деревец с лакированными, шевелящимися и блистающими на солнце, словно серебряные монетки, листочками. Как на ладони с кряжа открывалась Бенгардия. О Бенгардия, моя бедная Бенгардия!

«О, бедный я…» – подумал Алатар.

Санджана не нагнала его. И, кажется, все позабыли о нём, будто в Бенгардии и не было тигра по имени Алатар.

«Никто обо мне не забыл. С минуты на минуту начнётся церемония, а принца как не было, так и нет. Уже начали судачить старухи, нетерпеливо вздыхать старики, тигрицы смеяться о чём-то своём, понятном только им, а тигрята – баловаться со скуки. А отец… Наверное, весь извёлся, места себе на находит. Я единственный наследник, единственный его сын… Кому он оставит Бенгардию? Об этом ты подумал? Думал, и не раз. И всегда находил себе оправдание: что не стар ещё отец, долго ему править славной Бенгардией, может, и сын ещё у него родится, а может и два, и они будут послушными сыновьями, лучше, чем он, Алатар, и что королевская стража без одного бенгардийца не оскудеет… Но какой позор на его голову! Не пошатнёт ли это его авторитет? Не будут ли злые языки плести заговоры у него за спиной? Но в Бенгардии нет злых языков – кроме моего.

А Санджана… она обязательно придёт. Только одна ли? Не приведёт с собой моего отца? Что будет!.. Да ничего не будет. Ты не имеешь права вернуться. Теперь ты изгой, отщепенец, бродяга… Как было бы чудесно, если бы всё разрешилось само собой! Наверное, Санджана уже бежит по одной из улочек, скорее всего, вон по той, по которой она всегда провожала меня собирать травы. Да, вот какое-то оранжево-чёрное пятнышко – это Санджана, точно Санджана! А я за всеми заботами забыл принести ей эдельвейс, голова моя…»

Юный принц не закончил мысль: в чистых небесах сгорели, как вата, облака, и чёрный угар, прибылой и чужеродный в этих радостных, как радость пробуждения, небесных тонах, навис над Бенгардией. Пропал королевский дворец и висячие сады, пропала площадь, а вместе с ней и бенгардийцы, пропали хижины.

Алатар сорвался с места, хотел броситься на помощь, но – и это «но», вероятно, самое тяжкое, в чём можно было обвинить юного принца, – замешкался на миг, вновь бросил испуганный взгляд на чёрный угар и что есть мочи побежал домой. Он бежал, как строчит молния по небу, как ветер катится по лесам да по речкам. Но юный принц ещё не знал, что у него больше не было дома.

Прорвав тьму, юный принц, задыхаясь от дыма, кидался то в одну сторону, то в другую: хижины лопались жёлтыми пузырями, от грызни огня и пламени, как на глубине, глох слух, червлёный песок мешался с кровью и пеплом. Но не было никого… Алатар звал Санджану, отца – хоть бы кто отозвался. Принц всё звал, звал их. Перед глазами, слезящимися от гари, как на волнах, качались жёлтые пузыри, от качки кружило голову, Алатар, шатаясь, добрёл до площади и свалился без чувств.

Видения кончились. Рассеялся алый дым. Алатар лежал в той же позе – на брюхе, сложив голову на передние лапы, а за ним всё так же прятались Астра с Умброй.

– Так ты принц… ты был принцем своей Бенгардии, – сорвалось с губ Репрева.

– Принц Бенгардии – предатель своего рода и племени! – раздались возгласы отряда.

– Дезертир!

– Изменник и трус!

– Пулю жалко, а прикончить такого… не жалко!

– Полуартифекс Репрев, вы закончили? – выдержанно спросил генерал Цингулон. – Ну и что, узнали что-нибудь полезное для отряда из допроса? Как вижу, не очень много. Учиться вам ещё и учиться! Только искренник извели. Мне можно продолжать? – Репрев только кивнул. – Ну, что же. В честь того, что мы, наконец, обнаружили месторождение малахитовой травы, я принял решение пощадить одного из вас.

Едва услышав про «одного», Репрев, сам не осознавая, что говорит, вскричал:

– У нас не было уговора насчёт фамильяра!

– Не рубите с плеча, – охладил его пыл генерал, выставив вперёд руку. – Я имею полное право распоряжаться жизнью этого фамильяра, и сейчас я вам это докажу. Приведите его ко мне, – спокойным голосом сказал Цингулон.

– Я не буду, – впервые посмел ослушаться великан, огрызнувшись. Но, похоже, генерал к этому был готов и сказал властно, с расстановкой:

– Я не прошу вас, а прямо