Его беспомощность выводила ее из себя. Она не знала, что онмог бы сделать, чтобы улучшить положение, но считала, что он должен что-тосделать. Вот Ретт — тот непременно что-то предпринял бы. Ретт всегда что-топредпринимал — пусть даже не то, что надо, — и она невольно уважала его заэто.

Теперь, когда злость на Ретта и его оскорбления прошла, ейстало недоставать его, и она все больше и больше скучала по нему по мере того,как шли дни, а вестей от него не было. Из сложного клубка чувств, который оноставил в ней, — восторга и гнева, душевного надрыва и уязвленнойгордости, — родилась меланхолия и, точно ворон, уселась на ее плече. Онатосковала по Ретту, ей недоставало легкой дерзости его анекдотов, вызывавших унее взрывы хохота, его иронической усмешки, которая сразу ставила все на своиместа, не давая преувеличивать беды, — недоставало даже его издевок,больно коловших ее, вызывавших злобные реплики в ответ. Больше же всего ейнедоставало его присутствия, недоставало человека, которому можно всерассказать. А лучшего слушателя, чем Ретт, и пожелать было трудно. Она моглабез зазрения совести, даже с гордостью, рассказывать ему, как ободралакого-нибудь точно липку, и он лишь аплодировал ей. А другим она не могла даженамекнуть на нечто подобное, ибо это лишь шокировало бы их.

Ей одиноко было без Ретта и без Бонни. Она скучала помалышке больше, чем могла предположить. Вспоминая последние жестокие словаРетта об ее отношении к Уэйду и к Элле, она старалась заполнить ими пустыечасы. Но все было ни к чему. Слова Ретта и поведение детей открыли Скарлеттглаза на страшную, больно саднившую правду. Пока дети были маленькие, она быласлишком занята, слишком поглощена заботами о том, где достать денег, слишкомбыла с ними резка и нетерпима и не сумела завоевать ни их доверие, ни любовь. Атеперь было слишком поздно или, быть может, у нее не хватало терпения или умапроникнуть в тайну их сердечек.

Элла! Скарлетт крайне огорчилась, поняв, что Элла — неумнаядевочка, но это было именно так. Ее умишко ни на чем не задерживался — мыслипорхали, как птички с ветки на ветку, и даже когда Скарлетт принималась ейчто-то рассказывать, Элла с детской непосредственностью прерывала ее, задаваявопросы, не имевшие никакого отношения к рассказу, и прежде чем Скарлеттуспевала дать пояснения, забывала, о чем спрашивала. Что же до Уэйда..,возможно, Ретт прав. Возможно, мальчик боится ее.

Это казалось Скарлетт странным и обидным. Ну, почему сын,единственный сын, должен бояться ее? Когда она пыталась втянуть Уэйда вразговор, на нее смотрели бархатные, карие глаза Чарльза, мальчик ежился исмущенно переминался с ноги на ногу. А вот с Мелани он болтал без умолку ипоказывал ей все содержимое своих карманов, начиная с червей для рыбной ловли икончая обрывками веревок.

Мелани умела обращаться с детишками. Тут уж ничего нескажешь. Ее Бо был самым воспитанным и самым прелестным ребенком в Атланте.Скарлетт куда лучше ладила с ним, чем с собственным сыном, потому что маленькийБо не стеснялся со взрослыми и, увидев ее, тут же, без приглашения, залезал кней на колени. Какой это была прелестный блондинчик — весь в Эшли! Вот если быУэйд был как Бо… Конечно, Мелани могла так много дать сыну потому, что это былоее единственное дитя, да к тому же не было у нее таких забот и не работала она,как Скарлетт. Во всяком случае, Скарлетт пыталась таким образом оправдатьсяперед собой, однако элементарная честность вынуждала ее признать, что Меланилюбит детей и была бы рада, если бы у нее был их десяток. Недаром она с такимтеплом относилась к Уэйду и ко всем соседским малышам.

Скарлетт никогда не забудет, как однажды, приехав к Мелани,чтобы забрать Уэйда, она шла по дорожке и вдруг услышала клич повстанцев, оченьточно воспроизведенный ее сыном — тем самым Уэйдом, который дома был всегдатише мышки. А вслед за Криком Уэйда раздался пронзительный тоненький взвизг Бо.Войдя в гостиную, она обнаружила, что эти двое, вооружившись деревяннымимечами, атакуют диван. Оба мгновенно умолкли, а из-за дивана поднялась Мелани,смеясь и подбирая рассыпанные шпильки, которыми она пыталась заколоть своинепослушные кудри.

— Это Геттисберг, — пояснила она. — Яизображаю янки, и мне, конечно, сильно досталось. А это генерал Ли, —указала она на Бо, — а это генерал Пиккет, — И она обняла за плечиУэйда.

Да, Мелани умела обращаться с детьми, и тайны этого Скарлеттникогда не понять.

«По крайней мере, — подумала. Скарлетт, — хотьБонни любит меня, и ей нравится со мной играть». Но честность вынуждала еепризнать, что Бонни куда больше предпочитает Ретта. Да к тому же она можетвообще больше не увидеть Бонни. Ведь Ретт, возможно, находится сейчас в Персииили в Египте и — как знать? — возможно, намерен остаться там навсегда.

Когда доктор Мид сказал Скарлетт, что она беременна, онабыла потрясена, ибо ожидала услышать совсем другой диагноз — что у нее разлитиежелчи и нервное перенапряжение. Но тут она вспомнила ту дикую ночь ипокраснела. Значит, в те минуты высокого наслаждения был зачат ребенок, хотяпамять о самом наслаждении и отодвинула на задний план то, что произошло потом.Впервые в жизни Скарлетт обрадовалась, что у нее будет ребенок. Хоть бымальчик! Хороший мальчик, а не такая мямля, как маленький Уэйд. Как она будетзаботиться о нем! Теперь, когда у нее есть для ребенка свободное время иденьги, которые облегчат его путь по жизни, как она будет счастлива занятьсяим! Она хотела было тотчас написать Ретту на адрес матери в Чарльстон. Силы небесные,теперь-то он уж должен вернуться домой! А что, если он задержится и ребенокродится без него?! Она же ничего не сможет объяснить ему потом! Но еслинаписать, он еще подумает, что она хочет, чтобы он вернулся, и только станетпотешаться над ней. А он не должен знать, что она хочет, чтобы он был рядом иличто он нужен ей.

Она порадовалась, что подавила в себе желание написатьРетту, когда получила письмо от тети Полин из Чарльстона, где, судя по всему,гостил у своей матери Ретт. С каким облегчением узнала она, что он все еще вСоединенных Штатах, хотя письмо тети Полин само по себе вызвало у нее вспышкузлости. Ретт зашел с Бонни навестить ее и тетю Евлалию, и уж как Полинрасхваливала девочку.

«До чего же она хорошенькая! А когда вырастет, станет простокрасавицей. Но ты, разумеется, понимаешь, что любому мужчине, который вздумаетза ней ухаживать, придется иметь дело с капитаном Батлером, ибо никогда еще яне видела такого преданного отца. А теперь, дорогая моя, хочу тебе кое в чемпризнаться. До встречи с капитаном Батлером я считала, что твой брак с ним —страшный мезальянс, ибо у нас в Чарльстоне никто не слышал о нем ничегохорошего и все очень жалеют его семью. Мы с Евлалией даже не были уверены,следует ли нам его принимать, но ведь в конце концов милая крошка, с которой онсобрался к нам прийти, — наша внучка. Когда же он появился у нас, мы былиприятно удивлены — очень приятно — и поняли, что христиане не должны веритьдосужим сплетням. Он совершенно очарователен. И к тому же, как нам кажется,хорош собой — такой серьезный и вежливый. И так предан тебе и малышке.