Граф побледнел и опустил голову, словно шее не хватало сил держать ее прямо. На мгновение взгляды Уго и Берната встретились, но взор адмирала вновь стал холодным как лед.

– «Мы конфискуем в пользу короны все имущество и все поместья; исполнение оного приказа поручаем всем нашим губернаторам, викариям, судьям и другим должностным лицам наших королевств, княжеств, островов и графств и обрушим всю тяжесть нашего гнева, если этот приказ не будет выполнен в полной мере. Балагер, тридцать первого октября тысяча четыреста тринадцатого года от Рождества Христова. Король Фердинанд».

Викарий закончил. Лишь ропот горожан, собравшихся у ворот и передававших королевский приговор зевакам, мог нарушить тишину, воцарившуюся во дворце. Викарий свернул документ и вернул его писцу.

Бернат Эстаньол осклабился.

– Рожер Пуч, – крикнул адмирал. Граф выпрямился. – Спускайся, проклятый ренегат!

Стоило графу помедлить, как тотчас же офицер приказал двоим солдатам вывести его во двор. Рожер Пуч хотел высвободиться, но ему не дали, силой выволокли и поставили перед адмиралом, который продолжал восседать на своем коне.

– Начинайте опись, – приказал он и затем обратился к солдатам, притащившим графа: – Раздеть его. Оставьте только рубашку и штаны, чтобы люди не видели его срама.

– Я дворянин! – возразил граф. – Со мной так нельзя. Законы…

Бернат Эстаньол пришпорил коня и наехал на дворянина, упавшего к его ногам.

– Дворянин? – крикнул адмирал.

Рожер Пуч попытался встать, но Бернат Эстаньол заставил коня делать вольты около графа, пока тот не свернулся на земле, прикрыв голову руками.

– Дворянин не предает своего короля. Неужто ты не слышал, что Фердинанд лишил тебя всех поместий и титулов? Теперь ты всего лишь жалкий нищеброд.

Уго, прижав к себе дочь, почувствовал холодок, услышав это оскорбление. Нищеброд! На мгновение он вспомнил верфи: он был всего лишь ребенком, его честили нищебродом…

– Раздеть его! – вновь приказал Бернат. – Заберите оружие и… драгоценности.

Неуклюжие солдаты с грехом пополам отобрали у Рожера Пуча оружие, драгоценности и сорвали с него шелка.

– Обувь! – рявкнул адмирал. – Хочу увидеть его босым!

Солдаты разули бывшего графа, схватив того за подмышки. Мужчина сорока с лишним лет, лишенный званий и титулов, одетый в простую рубаху, – его высокомерию был нанесен страшный удар.

– И рубашку снимите! – взорвался адмирал, заметив, какая та роскошная. – Пускай он будет голым, каким его сраная мать родила на свет…

Затем адмирал оглядел слуг, пока не наткнулся на…

– Ты, – приказал он старому рабу, который, судя по грязной и убогой одежде, работал в подвалах. – Отдай свои штаны.

Несмотря на свою наготу, Рожер Пуч отказался надеть лохмотья раба.

– Не имеет значения, – заявил адмирал. – Наденет их в тюрьме… если захочет. Спустить всех вниз! Ступайте за своей одеждой! – приказал он слугам и рабам.

Пока кто-то шел во дворец, а солдаты расталкивали людей на галерее, Уго наблюдал за графом. Обнаженный, зажатый между двумя солдатами – теперь в нем не осталось и следа былого достоинства и высокомерия. Губы, колени и руки его дрожали. Он попытался прикрыть промежность, но, должно быть, почувствовал, что выглядит еще смешнее, и вновь опустил руки. Поколебавшись, снова решил съежиться на земле, но солдаты заставили его подняться под аплодисменты и насмешки толпы. Стражники, то ли отвлеченные происходящим внутри, то ли под давлением все прибывающей толпы, уступили дорогу, и двор наполнился зеваками. Бернат улыбался, наслаждаясь местью. Уго тоже поймал себя на том, что улыбается, – сукин сын это заслужил. Винодел поглядел на Катерину. Невольница имела все основания наслаждаться горем и всеобщим осмеянием жестокого насильника, но она была безмолвна, невозмутима, хотя глаз не сводила с графа. Чувствуя на себе взгляд Уго, она повернулась к нему и кивнула. Ей хотелось забыть… Она говорила об этом тысячу раз, когда была в его объятиях. «Жить, только жить», – сказал ему бесстрастный взгляд Катерины. Она хотела предаться тем безмятежным и спокойным отношениям, которые у них завязались, продавать вино, спать в повозке, заниматься любовью под звездами, с нежностью и безбурно, без насилия и буйных страстей… И первый шаг был сделан.

В лагере под Балагером свободу Катерины обговорили – но без нотариуса. «Адмирал не может распоряжаться тем, что ему не принадлежит, – извинился Герао. – Но его светлость обещает сделать все возможное для ее освобождения». Уго засомневался, поскольку Катерина настаивала, чтобы все было заверено в присутствии нотариуса.

– Или ты не веришь слову корсара? – саркастически бросил Бернат, видя сомнение на лице винодела.

– Нет, – сказал Уго, ко всеобщему удивлению. Бернат подскочил со стула. – Но я верю сыну мисера Арнау, – добавил Уго, и адмирал успокоился.

Уго не успел ответить Катерине хотя бы жестом – во дворе раздался отчаянный крик. С женщинами Бернат обошелся столь же беспощадно, как и с Рожером Пучем. Какой-то член городского совета попросил адмирала о снисхождении.

– Ты что, их друг? – рявкнул Бернат, указуя на голого дворянина и его родственников. – Их друзья будут считаться такими же предателями!

Советник испугался и отошел прочь, а Бернат приказал отделить слуг и рабов.

– А ты? – спросил он у Рехины, когда женщина запротестовала, сказав, что она не родственница графа, хоть и была одета столь же роскошно.

– Я жена Уго! – заявила Рехина, указывая на повозку.

Мерсе сжала руку отца, но тот велел дочери молчать.

– Слишком роскошное одеяние для жены простого виночерпия! – сказал Бернат, даже не повернувшись в сторону Уго. – Эти драгоценности и платья принадлежат королю. Все в этом дворце принадлежит королю! Раздевайся вместе с остальными.

Рехина попыталась возразить. Ее крик «я врач», «я врач» заглушили вопли других людей. Рехину забрали со всеми прочими женщинами, которые раздевались, сбившись в маленькую стайку, не позволяя солдатам к ним прикасаться и пытаясь укрыться от похотливых взглядов зевак. Мерсе хотела пойти к мачехе, но Уго остановил дочь. Девушка не понимала, что происходит.

– Что случилось, отец? – вновь спросила Мерсе. – Почему со мной поступают иначе?

– Объясню позже, дочка. Сейчас не время.

– А матушка? Что будет с ней?

– Ничего.

– Но…

– Не переживай, с ней ничего не случится, – заверил ее Уго.

– Батюшка…

Уго попросил дочь замолчать. Мужчины и женщины надевали лохмотья, которые им принесли слуги. Рожер Пуч сдался и тоже надел штаны раба. Солдаты бросали одежду и драгоценности перед писарем, который, не в силах запротоколировать такое количество ценностей, приказал отнести их во дворец.

Бернат гарцевал по двору.

– Есть кто-нибудь внутри? – спросил адмирал. Капитан покачал головой. – Что же, тогда, – крикнул он всем собравшимся, – Рожер Пуч, я передаю тебя и твоих родственников на попечение викария Барселоны, чтобы он охранял вас, пока вы не пересечете границу королевства, как велит королевский приговор.