врагов обернется множеством настоящих друзей. Тогда ваш ум освободится от мнимых страхов, пагубных для других и мучительных для вас самой, которые ныне наполняют ваши дневные мысли тревогой, а ночные сны – зловещими образами. Вы же сами рассказывали мне о том, как часто просыпались среди ночи с криком, что граф Рудигер Франкхаймский уже близко, а ведь граф Рудигер – отец Осбрайта! Вы заблуждались на мой счет, вы заблуждаетесь и на его счет…

– На счет графа? О нет! Нет, Осбрайт! Нимало не заблуждаюсь! Поверьте, поверьте, он очень страшный, очень жестокий человек! Ах! Ваша пристрастность ослепляет вас! Однако, если бы вы знали то, что знаю я… но мне запрещено говорить об этом!..

– У вас все еще есть секреты от меня, милая Бланка? У меня от вас ни одного не осталось.

– Прошу, не омрачайтесь лицом! Я открою вам правду – я бы и раньше открыла, но вы всегда так горячо высказывались в пользу графа, что не хотелось вас огорчать. Так знайте же, Осбрайт: достоверно – совершенно достоверно! – известно, что граф Франкхайм приказал отравить моего бедного брата Филиппа!

– В самом деле? Совершенно достоверно? А знаете ли вы, Бланка, что равно достоверно… нет, куда как более достоверно известно, что граф Орренберг приказал убить моего брата в Бернхольмском лесу?

– О! Гнуснейшая клевета! Чудовищнейшая ложь! Мой отец, чьи поступки всегда свидетельствовали о…

– Мой отец тоже никогда не совершал недостойных поступков, Бланка.

– Но я своими глазами видела синюшные пятна на шее Филиппа!

– А я своими видел зияющую рану на груди бедного Йоселина!

– Ходившие за ним слуги, лекари – все как один сказали мне…

– Все до единого обитатели замка Франкхайм слышали признание…

– …что ваш отец подкупил няньку Филиппа, которая покинула нас за неделю до того, как он слег…

– …что ваш отец нанял убийцу, который и заколол Йоселина во время охоты.

– И что самое главное, моя мать самолично заверила меня….

– А что еще главнее, в преступлении вашего отца признался сам убийца.

– Конечно же, Осбрайт, вы не можете ожидать, что я посмотрю на все вашими глазами…

– Должен ли я посмотреть на все вашими, милая Бланка?

– …и поверю, что мой любимый добрый отец, чье сердце я так хорошо знаю, повинен в столь подлом, столь чудовищном злодеянии!

– Разве такой довод не равно применим и в моем случае? Возможно, ваш отец неповинен в смерти Йоселина, но, возможно, и мой неповинен в смерти Филиппа. Вы очень любите своего отца, но и я своего люблю не меньше. Каждый из нас считает, что отец другого виновен, – но ведь мы оба можем ошибаться! Каждый из нас верит в невинность своего отца – но ведь мы оба можем оказаться правы!

– Ах, хорошо бы так и было! С какой радостью я изгнала бы из своей души все мрачные страхи, что сейчас жестоко терзают ее. Ах, Осбрайт, мое сердце знает, но язык мой не в силах описать, как больно мне ненавидеть того, кого вы любите!

Осбрайт поблагодарил Бланку поцелуем, самым чистым и самым нежным из всех, что когда-либо запечатлевались на женских устах, а затем поведал о своем намерении разыскать вдову душегуба и попытаться узнать у нее истинные причины, подвигшие ее мужа на убийство невинного Йоселина. Бланка этот замысел одобрила и тотчас же потребовала, чтобы Осбрайт ехал без малейшего промедления, так как вокруг уже сгущались сумерки, а путь лежал через опасный лес, где встречались волчьи ямы и водились дикие звери. Юноша подчинился, но прежде попросил возлюбленную не посещать грот Святой Хильдегарды до его возвращения, о котором он известит через Леннарда Клиборнского.

– Ибо должен признаться, – добавил он, – хотя я и уверен в неспособности своего отца к умышленному злодейству, он человек сильных страстей, которые столь часто берут в нем верх над здравым рассудком, что я даже не знаю, в какие крайности он может впасть при внезапной вспышке ярости. Смерть моего брата ввергла его в состояние, близкое к помешательству; он дышит местью ко всему семейству Орренберг. К тому же ходят слухи, что герольд, посланный им к графу Густаву…

– Увы! Эти слухи правдивы! Озверелые, ожесточенные люди убили несчастного, но мой отец сделал все посильное, чтобы его спасти. Поверьте, поверьте, Осбрайт, здесь нет вины моего отца!

– Дай бог, чтобы так оно и было! Однако сейчас все говорит против графа Густава, и это прискорбное событие во сто крат воспламенит негодование моего родителя. Он благороден, великодушен, милосерден, доброжелателен… Но в гневе своем он ужасен, и он с чрезмерным усердием пестует в сердце своем месть. Какой-нибудь угодливый слуга может выследить вас здесь – одну, без всякой защиты – и в расчете снискать расположение хозяина предать вас в его власть. А мой отец, дорогая Бланка, ныне пребывает в такой ярости, что я бы даже не поручился за вашу жизнь…

– Не поручились бы за мою жизнь?! Когда я ни разу не обидела графа Рудигера ни словом, ни делом! Когда ради вас я так хотела бы полюбить его! О нет, Осбрайт, что бы вы ни говорили, боюсь, ваш отец очень дурной человек!

– Да, у него есть свои изъяны, но все они перевешиваются достоинствами. Хотя, признаюсь… в иные минуты… Однако давайте оставим этот неприятный предмет. Время не терпит, мне пора в путь. Обещайте не приходить сюда в мое отсутствие. Один сладкий поцелуй, скрепляющий ваше слово, и засим – прощайте, моя Бланка!

Обещание было дано, поцелуй был принят, прощальные слова были сказаны. Осбрайт сопроводил возлюбленную до потайной тропы в замок Орренберг, находившейся неподалеку, вернулся к своему коню, стоявшему на привязи, вскочил в седло, дал шпоры – и вскоре скрылся под сумрачной сенью леса.

Но едва они расстались, как Бланка вспомнила, что освященный кубок остался на камне под открытым небом. В своем благоговении к Хильдегарде она почитала совершенно необходимым вернуть сосуд на место, в грот. С другой стороны, она ведь дала Осбрайту обещание не ходить туда одной. Но опять-таки, до грота рукой подать, и вряд ли что-нибудь случится с ней за несколько минут, которые ей потребуются для того, чтобы исполнить свой долг. И вот после короткого колебания Бланка побежала обратно.

Вся дрожа, она преодолела путь по узким скальным проходам и вскоре достигла пещеры. Отнесла кубок на место, торопливо пробормотала молитву перед алтарем и поспешила прочь. Но только она выбежала наружу, вдруг раздался крик: «Остановись!» – и прямо пред ней встал