– Я же сказал: говорят, кажется… Никто в это не верит.Но в качестве предлога епископа устроило. Момент он выбрал удачный. Ударил,когда отсутствовали гуситские полевые войска из Градца-Кралове. Тамошнийгетман, Ян Чапек из Сана, пошел в то время на Подейштетте, у лужицкой границы.Как отсюда следует, у епископа есть неплохие шпики.

– Ага, наверно. – Шарлей даже не сморгнул. –Продолжайте, господин Горн. Не обращайте внимания на психов. Еще успеетенаглядеться.

Урбан Горн оторвал взгляд от Нормального, азартнозанимающегося онанизмом. И от одного из дебилов, сосредоточенно возводящего изсобственных отходов маленький зиккурат.

– Даааа… На чем это я… Ага, епископ Конрад и господинПута вошли в Чехию по тракту через Левин и Гомоле. Опустошили и ободрали районыНахода, Трутнова и Визмбурка, сожгли деревни. Не трогали детей, помещавшихсяпод животом у лошади. Некоторых.

– А потом?

– Потом…

Костер догорал, пламя уже не буйствовало и не трещало, лишьползало еще по куче дерева. Дерево не сгорело полностью, во-первых, потому чтодень был пасмурный, во-вторых, потому, что взяли влажное, чтобы еретик несгорел слишком быстро, а чтобы пошипел и соответствующим образом могпредставить себе вкус наказания, ожидающего его в аду. Однако перестарались, непозаботились о сохранении золотой середины, умеренности и компромисса – избытокмокрого материала привел к тому, что деликвент[425] не сгорел,зато очень быстро задохся от дыма. Даже не успел как следует накричаться. И неспалился до конца – привязанный цепью к столбу труп сохранил в общих чертахчеловекообразный облик. Кровавое, недожаренное мясо во многих местах ещедержалось на скелете, кожа свисала скрутившимися косами, а кое-где обнажившаясякость была скорее красной, нежели черной. Голова испеклась поровнее, обуглившаясякожа отвалилась от черепа. Белеющие же в раскрытом в предсмертном крике ртузубы придавали всему довольно жуткий вид.

Эта картина, парадоксально, компенсировала разочарование,вызванное слишком быстрой и маломучительной казнью. Она давала, что уж тут долгоговорить, лучший психологический эффект. Согнанных на место аутодафе чехов изблизлежащей деревни вид какого-нибудь бесформенного шкварка на костре навернякане потряс бы. Однако, угадывая в недопеченном и скалящем зубы трупе своегонедавнего проповедника, чехи надломились вконец. Мужчины дрожали, зажмуривглаза, женщины выли и рыдали, дико орали дети.

Конрад из Олесьницы, епископ Вроцлава, гордо и энергичнораспрямился в седле так, что аж заскрипели доспехи. Вначале он намеревалсяпроизнести перед пленными речь, проповедь, которая должна была вдолбить вголовы толпы, какое зло несет с собой ересь, и показать, сколь строгоенаказание настигнет вероотступника. Однако раздумал, только смотрел, выпятивгубы. Зачем напрасно языком трепать? Славянская голытьба все равно плохопонимала по-немецки. А о наказании за ересь лучше и понятней говорит сожженныйтруп у столба. Порубленные, искалеченные до неузнаваемости останки, сваленныена костер посреди ржаной стерни. Огонь, мечущийся по крышам поселка. Столбы дыма,бьющие в небо из других подожженных деревень над Метуей. Доносящиеся из сараяужасные крики молодиц, которых затащили туда на потеху клодненские кнехтыгосподина Путы из Частоловиц.

В толпе чехов буйствовал и свирепствовал отец Мегерлин. Всопровождении нескольких вооруженных доминиканцев священник охотился на гуситови их сторонников. В этом ему помогал перечень имен, который Мегерлин получил отБиркарта Грелленорта. Однако священник не считал Грелленорта оракулом, а егосписок – святым делом. Утверждая, что узнает еретика по глазам, ушам и общемувыражению лица, попик за время похода нахватал уже в пять раз больше людей, чемих было в списке. Часть приканчивали на месте. Часть шла в путах.

– Как с ними? – подъезжая, спросил епископа маршалВавшинец фон Рограу. – Ваше преподобие? Что прикажете делать?

– Что и с предыдущими, – сурово взглянул на негоКонрад Олесьницкий.

Видя выстраивающихся арбалетчиков и кнехтов с пищалями,толпа чехов подняла жуткий крик. Несколько мужчин вырвались из толпы и кинулисьбежать, за ними пустили лошадей, догоняли, рубили и тыкали мечами. Другиесбились в кучу, опускались на колени, падали на землю, мужчины телами заслонялиженщин. Матери – детей.

Арбалетчики крутили вороты.

«Ну что ж, – подумал Кантнер, – в этой толпенаверняка есть какие-то невиновные, возможно, и добрые католики. Но Бограспознает своих агнцев.

Как распознавал в Лангеддоке. В Безье.

Я войду в историю, – подумал он, – защитникомистинной веры, истребителем ереси, силезским Симоном де Монфором. Потомки будутвспоминать мое имя с почтением. Так же, как Симона, как Шнекефельда, какБернара Ги. Это потом. А сегодня? Может быть, сегодня меня наконец оценят вРиме? Может, наконец, будет возвышен Вроцлав до уровня архидиоцезии, а я стануархиепископом Силезии и электором Империи? Может, окончится фарс, установивший,что децезия формально является частью польской церковной провинции иподчиняется – на посмешку, пожалуй, – польскому митрополиту, архиепископуГнёзна? Ясно, что меня раньше дьяволы разорвут, нежели я признаю полячишкуверховенствующим. Но как же унизительно подчиняться какому-то Ястжембцу?Который – ты видишь это, Господи?! – нагло домогается душпастерскойвизитации! И где? Во Вроцлаве! Поляк – во Вроцлаве! Никогда! Nimmermehr![426]

Грохнули первые выстрелы, щелкнули тетивами арбалеты,очередные пытающиеся вырваться из котла погибли от мечей. Вопли убиваемыхвознеслись к небу. «Этого, – думал епископ Конрад, сдерживая напуганногомерина, – не могут не заметить в Риме, этого не могут не заметить здесь, вСилезии, на пограничье Европы и христианской цивилизации, это я, Конрад Пяст изОлесьницы, высоко держу крест! Это я – истинный bellator Christi, defensor[427] и защитник католицизма. А еретикам и апостатам – кара и бичБожий, flagellanum Dei.

На вопли убиваемых неожиданно наложились крики со стороныскрытого за холмами тракта, через минуту с грохотом копыт оттуда ворвался отряднаездников, галопом мчащихся на восток, к Левинову. За конниками с тарахтеньеммчались телеги, возницы кричали, поднимаясь на козлах, безжалостно хлесталилошадей, пытаясь заставить их бежать быстрее. За телегами гнали мычащих коров,за коровами бежали пешие, громко вопя. Епископ среди гомона не разобрал, чтокричат.

Но другие поняли. Расстреливающие чехов кнехты повернулиськак один и кинулись бежать вслед за конными, за телегами, за пехотой, ужезабившей весь тракт.