И вот все было бы просто прекрасно. Я даже сделал вид, что не расслышал прощальный посыл и глумливый смех, полетевшие в спину. Я даже ободряюще улыбнулся Чаче, чтобы тот следовал моему примеру и на ус мотал, чего лучше не делать по пьяни, и как следует вести себя в обществе, но…

— А-а-а. Ну так бы сразу и сказал, что это тот лошара, который на инвалидке женился. Вот же овце повезло. Слышал, за этим Яроцким раньше телки толпами ходили, а он выбрал себе какую-то больную замарашку…

Я даже не понял, кто именно это сказал. Да и разве важно?

Я даже не помню, в какой миг все гребаные моральные устои пулей вылетели из головы, а мой кулак уже хрустел костями чьего-то носа.

Я даже не видел, когда Чача успел броситься в атаку, но, судя по тому, что он уже второго по счету мудака на пол повалить успел, оседлал сверху и превращает его рожу в кровавое месиво, стартанул Чача еще раньше, чем я.

Вот же Чача. Быстрый гаденыш, и навыки боксерские, гляжу, тоже не забыл, несмотря на выпитый графин водки.

А еще, будучи опьяненным вспышкой гнева, жаждой выпотрошить кишки тем, кто посмел открыть свой грязный рот в сторону моей жены, я даже не особо помню тот момент, когда охрана вытолкнула нас всех на улицу и велела продолжать разборки где угодно, только не в баре.

— Хана вам, уроды, — вытирая кровь с разбитой губы, разъяренно орет Лысый, пока я с Чачей переводим дыхание, чтобы закончить начатое.

— ВЫ ТРУПЫ, — поддакивает ему Шпала, отыскивает у парапета стальную балку и с ни фига не внушительным видом похлопывает ею по ладони.

Тяжело дыша, Чача становится со мной плечо к плечу, утирает кровь с разбитого носа и кивает на кучку отморозков, что вот-вот сорвутся с места и попытаются закатать нас в асфальт. Черт. Давненько я так не веселился. Адреналин в крови аж зашкаливает.

— Так… — тяжело дышит Чача, — я беру на себя этих пятерых, ты — вон тех.

— Чача, их всего пятеро, у тебя в глазах от бухла двоится.

Чача с силой моргает, будто не верит, и вдруг удивленно гогочет:

— О, точно. Пятеро… Всего пятеро?

— Готов сломать себе парочку костей, Чачик? — разминая кулаки, взглядом полным азарта смотрю в перекошенную рожу Лысого.

— Только после того, как выбью из них все дерьмо, — отвечает мне широкой, чертовски счастливой улыбкой Чача, и вот сейчас… в эту секунду, я вижу в нем того самого Чачу, каким он был раньше — до всего, что случилось. Того самого Пашку — моего друга.

Свист.

— Менты-ы-ы, — орет Лысый, и уже спустя мгновение на месте этих пятерых остается лишь облако поднятой в воздух пыли.

— А-НУ, СТОЯТЬ. СТОЯТЬ, КОМУ ГОВОРЯТ, — И свист звучит совсем близко.

Лицо Чачи выражает крайнее недоумение и даже некоторое огорчение, когда я с силой толкаю его в спину и заставлю сдвинуться с места.

— ВАЛИМ, ЧАЧА. ВАЛИМ. НУ.

И мы бежим. Бежим, как в старые добрые времена.

Два здоровых мужика убегают от ментов, будто те нас в отделение доставят, составят протокол за хулиганство и мамку с папкой вызвонят.

Ха.

— Разделимся, — кричит Чача, виляя из стороны в сторону, словно змейку ногами нарисовать пытается.

— Ага. Щас, — хватаю за шкирку и толкаю вперед, чтобы видеть его, чтобы не свернул куда-нибудь в темный переулок. Разделиться ему надо. Хватит с меня этих… "разделений".

Прямо — до конца набережной. Направо — в переулок между двумя старыми базами отдыха, дальше — через забор, по территории стоянки, снова через забор, остановиться у закрытой булочной, упасть на асфальт, привалиться спиной к кирпичной стене и как последний психопат-мазохист наслаждаться колющей болью в паху.

И ржать. Ржать, как два последних идиота на всю улицу. Ржать до тех пор, пока в горле саднить не начнет, а мышцы челюсти не сведет судорогой.

— Кажется, отстали, — сквозь смех выдавливает из себя Чача.

— Ага, — все, что удается ответить мне.

Вскоре смех стихает. Становится все тише и тише, все меньше в нем звучит легкости и веселья. И вот уже ни звука не слышно, только лай собаки где-то вдали, и приглушенные голоса прохожих нарушают молчание этого вечера. Нашего с Чачей молчания. Молчание, в котором гораздо больше смысла, чем в любых из сказанных сегодня слов. Иногда они просто не нужны. Иногда нужно просто… просто посидеть вот так — плечо к плечу, с разбитыми лицами и содранными в кровь костяшками пальцев… наверное, нам двоим именно это и было нужно. Именно это — почувствовать, что такое снова быть на одной стороне.

— Лиза беременна, — слова сами находят выход из моего рта. Хриплые, едва слышимые.

Но Чача услышал — чувствую, как теперь взглядом мой висок прожигает. Но продолжает молчать, гад. А ведь есть что сказать, знаю — есть. И мне, черт, надо это услышать. Сейчас.

— Пф-ф-ф… — первое, что выпархивает из его рта вместе с каким-то ненормальным смехом.

Хлопок по плечу болью отзывается где-то в ребрах, и я поворачиваю к Чаче голову.

— Ну ты и придурок, Яроцкий, — окрашенные в кровь зубы напоказ выставляет, но улыбка его кажется такой чистой, такой искренней, что аж не по себе становится, стыдно за себя становится. — Так вот почему ты такой кислый? — Достает из кармана сигарету, крутит между пальцами, но закуривать не спешит. — Переживаешь?

— Ну, а ты как думаешь? — откидываюсь затылком на стену и смотрю на звездное небо. — Да я, блин, места себе не нахожу. Как подумаю о… Черт, — Шумно выдыхаю, и качаю головой. — Нам и так хорошо. Нам… просто… нам с Лизой и вдвоем хорошо.

Слышу, как чиркает зажигалка, и запах сигаретного дыма ударяет в нос.

— С каких пор ты такой слабак, Яроцкий? — с осуждением.

Сужаю глаза, глядя в разбитое лицо Чачи:

— Это кто мне тут о слабостях рассказывает? — киваю на сигарету.

— Да. Ты прав. Это мы слабаки, — соглашается задумчиво. — Мы с тобой слабаки, Макс. А Лиза… а Лиза — нет. Лиза сильнее нас с тобой вместе взятых. Она справится. А ты, вместо того, чтобы трястись от страха за нее и сопли на кулак наматывать, должен верить в нее. Верить, как никогда. Потому что… потому что я ее знаю. Знаю. Лиза справится. Нет ничего такого, с чем бы она не справилась. Так что ты радоваться должен… придурок.

— Я могу ее потерять. Из-за этого ребенка. — Ну вот, снова самому себе по роже съездить хочется. За слабость, за страх… за тихий ужас, что поселился в моем сердце с того дня, когда Лиза, сияя самой счастливой улыбкой на свете, сказала мне, что у нас будет малыш. Черт… я так за нее переживаю. Так переживаю. Она просто… она просто может не пережить эти роды…

— Эй, придурок? — зовет Чача, толкая меня в плечо. — Да я бы все отдал, чтобы на твоем месте быть.

— А тебе отдавать нечего.