И я плакала. Плакала, продолжая губами касаться губ Арминара. Эльфа, дивного на всю голову, ненормального… И того, кто вернул мне воспоминания.

Я прервала поцелуй.

— Да какой горной ведьмы вообще?! — утерев слёзы тыльной стороной ладони, заорала я после того, как увидела, во что одета. Вернее, видеть-то я видела и когда одевалась, но осознание того, насколько бесстыдно моё облачение, пришло только сейчас.

Это было… наверное, всё же платье. Хотя, говоря откровенно, больше напоминало ночную сорочку, причём одну из тех, которые мама начала носить после знакомства с князем Арамилем и прятала от меня с тех пор, как застав её в подобной, я задала вполне резонный вопрос: «В чём смысл сорочки, которая просвечивает?» Потому что одежда нужна, чтобы разумные существа не ходили голыми. Мама, смутившись, сказала, что пойму, когда выйду замуж, и мои приподнятые в недоумении и сомнениях брови её, помнится, даже обидели.

Возвращаясь к моей текущей проблеме… Меньше всего на свете я желала носить это. Ткань была тонкой мягкой голубого оттенка под цвет моих глаз и приятно льнула к коже, не обтягивая, колокольчиком вися на моей фигуре, поддерживаемая тоненькими бретельками, украшенными ракушками. Ткань красивая, ракушки чудесные, вместе всё смотрится волшебно, но бессмысленно, так как под этой красотой и удобством больше ничего нет! И сквозь полупрозрачное платьице можно было рассмотреть и мои грудь, и ноги, и… Даже в мыслях произносить стыдно, что именно! И это не самое страшное. Самое страшное то, что я в этом плавала, соответственно платье намокло и сейчас липло к телу, обрисовывая все изгибы, как на картинах художников времён Дивного Пришествия. Было оно свыше двух тысяч лет назад: тогда дивный народ явил себя людям. Данные о тех временах сохранились плохо, в отличие от картин, что человеческие художники, поражённые красотой дивных, даровали прекрасным созданиям. А те, народ самолюбивый, их зачаровали, чтобы красота их прошла сквозь века, если вдруг случайно помрут. Мне довелось видеть парочку подобных шедевров, висящих в галерее королевского дворца. И лучше бы не видела, потому что эльфы без стеснений позволяли запечатлеть свою «первозданную» красоту, то есть обнажённые они были! Или слегка прикрытые.

— Вижу, воспоминания вернулись к тебе в полной мере, — привлёк к себе внимание не нарисованный, а вполне живой дивный. А стоило мне посмотреть на него, добавил, с напускной печалью:

— Уже жалею, что такой хороший. Можешь не благодарить.

С языка чуть не сорвалось: «За что?». Но я вовремя прикусила язык, потому что благодарить кое за что было, он мне мозги вернул. Вместо этого вкрадчиво спросила другое:

— Целовать было обязательно?

Эльф пожал плечами, нисколько не смущённый:

— Ну, сработало же, — а потом вдруг подался вперёд и наклонился, с премерзкой улыбочкой на губах поинтересовавшись: — А знаешь, что это значит, Лилиль?

Я напряглась и инстинктивно, запоздало прикрыла руками грудь. Арминар этот мой жест отметил, рассмеялся и гаденько, очень гаденько заявил:

— А я всё равно уже видел. Красивая у тебя грудь…

И оценивающе уставился на мои прикрывающие… область чуть ниже плеч руки. От которых, кстати говоря, исходило тепло, неестественное, усиленное тепло. И они чесались! Посмотрела на них и сглотнула: руки окутало золотистое свечение, и я страдальчески подумала о том, что что-то давненько у меня магических неконтролируемых всплесков не было, князь Арамиль контролировал.

Однако стоило мне испуганно убрать руки с груди, как они потухли, а я, перестав бояться, ощутила и увидела, что платье высохло. И теперь хотя бы не обтягивало, что уже неплохо.

Со стороны Арминара раздался разочарованный стон.

Так что там поцелуи значат, кроме того, что у тебя совести нет? — напомнила ему о его же вопросе, отрывая взгляд от бесстыдного платья, в сравнении с которым врученные мне эльфийские наряды были более чем целомудренны.

— Что я тебе всё же нравлюсь! — самодовольно заключил эльф, приобнимая меня за плечи.

Я практически почувствовала, как щёки заливает гневом и скоро выбралась из его рук.

— Ничего подобного! — возразила, горячо, громко, убеждённо, только почему-то на лицо его наглое при этом не смотрела.

— Ну-ну, — не видела, но была уверена — усмехается.

— Вот не надо! Уверена, воспоминания ко мне вернулись только потому, что ты настолько невыносимый, что я даже в виде беззаботной дуры не хотела с тобой целоваться!

— Тогда почему в глаза мне не смотришь? — обнимая со спины, вдруг выдохнул мне Арминар в ухо. — Лилиль, ты отвечала на поцелуй.

Да… Тут он прав, отвечала. И эти его осторожные касания губ ощущались куда острее и приятнее, чем выпивающие без остатка поцелуи Легарана, но…

— Отпусти! — и выбралась из его рук, разворачиваясь и, раз уж он так хочет, взглянула ему в глаза. — Ты вернул мне воспоминания, спасибо! Только вот знаешь, не было бы нужды ничего возвращать, если бы ты не привёл меня к русалкам!

— То есть это я виноват? — сощурил глаза эльф, и ничего хорошего в этом взгляде не было.

— Да, ты! — ткнула ему в грудь указательным пальцем, где-то глубоко внутри понимая, что делаю что-то не то и не вовремя. — Сначала эльфы, потом русалки! В обоих случаях — твоя вина!

Арминар поджал губы и зарычал на меня в ответ:

— К русалкам тебя никто не тянул!

И это тоже правда. Более того, потешить самолюбие я хотела сама, с русалом встретиться тоже. Переоценила свои силы, не сумела противиться очарованию морского народа.

— Но предложил-то ты! — только признавать свою вину перед Арминаром я не буду. Он дивный, он не оценит.

— А ты и побежала впереди меня! — возмутился эльф, а потом сказал то, чего ему говорить точно не следовало. — Слушай, а ты хотя бы пробовала противостоять? Или тебя нужно было так и оставить? Я тоже проводил время с русалками, но на мою память никто не повлиял.

И сам замер, сумев, в отличие меня, осознать, что пора заткнуться. А мне вспомнились его же слова: «Обычно они забирают лишь заботы и печали, скрывают те воспоминания, что могут причинить боль и помешать получать удовольствие».

— Всё сказал? — тихо спросила я. — Искренне рада, что у тебя ни забот, ни печалей, ни боли!

— Лилиль, прости, — Арминар попытался обнять меня, но я попятилась. — Я не думал, что всё настолько плохо… Думал, может, тебе легче станет. А держись ты возле меня… я не ожидал, что ты сорвёшься вперёд и не успел сориентироваться…

— Так всё-таки ты виноват?! — зло спросила я и зря.

— Лилиль! — зря, потому что весь его неуверенный тон как ветром сдуло.

И тут в ромашковом зале раздался звук аплодисментов.

Мы с Арминаром синхронно повернулись, понимая, что кого бы ни увидели, ничем хорошим нам это не грозит.