Еще одним бывшим узником, оставшимся на Воркуте, был И. А. Дурицкий. Он прибыл на Воркуту с этапом заключенных 13 августа 1938 года152. Отработав два с половиной года на шахте № 1 («Капитальная»), в основном подрывником, он был освобожден 13 мая 1941 года153. После освобождения он продолжал работать на той же шахте в бригаде проходчиков. Дурицкий не только остался на Воркуте до выхода на пенсию в шестидесятых годах, но и вступил в Коммунистическую партию в 1942 году. В письме от 1968 года, адресованном Воркутинскому районному музею, он вспоминал, что в декабре 1942 года член партийного бюро шахты № 1 попросил его и двух других бывших заключенных вступить в партию. В ответ Дурицкий напомнил, что они бывшие заключенные, и был уверен, что на этом разговор окончится. Но ему сказали, что они все равно заслужили честь быть принятыми в партию благодаря тяжелому труду и самодисциплине. Дурицкий оставался членом партии еще долго после того, как вышел на пенсию и уехал из Воркуты154.

Некоторые заключенные, несомненно, могли после освобождения уехать и поселиться где угодно, но случаи Дурицкого и Зубчанинова являлись вполне обыкновенными155. В конце тридцатых и начале сороковых годов Воркутлаг активно нанимал бывших узников, чтобы они продолжали работать в нем после освобождения, особенно обладателей ценных специальностей. Например, 25 марта 1942 года начальник лагеря Тарханов подписал приказ об освобождении семнадцати заключенных из числа «лучших производственников и инженерно-технического персонала», показавших себя «инициативными работниками». В том же приказе говорилось, что все эти бывшие заключенные решили остаться «по вольному найму»156. Это была обычная для ГУЛАГа стратегия, и преемники Тарханова продолжали в том же духе. Лагерям вроде Воркутлага вечно не хватало квалифицированных специалистов, и они хватались за каждую возможность удержать ценных специалистов после освобождения.

Воркутлаг все больше концентрировался территориально, все больше колючей проволоки ограждало лаготделения, контингент незаключенных рос, и в начале сороковых годов Воркутлаг уже был четче отделен от соседних поселков, чем в тридцатых. Но хотя «зонирование» с конца тридцатых достигло некоторых успехов, к началу 1942 года этот процесс все еще не охватывал всех отделений лагеря. Заместитель главы НКВД Коми АССР в рапорте от февраля 1942 года писал: «Целый ряд лагерных подразделений совершенно не имеют зон. Сельхозы Медвежка, Харьяга с подкомандировками, Сивая Маска, подкомандировки сельхоза Новый Бор и другие, где заключенные вообще никогда не законвоировались»157. Поэтому значительная доля заключенных – 2743 человека, что составляло почти 10% от всего контингента Воркутлага в 28 588 человек, – жили вне лагерной зоны158. Большинство этих заключенных содержались в сельскохозяйственных отделениях в сотнях километров к югу от Рудника, и столь большое число узников за пределами колючей проволоки явно беспокоило чиновников в Сыктывкаре и Москве.

Инструкции ГУЛАГа в то время допускали некоторые исключения из общей политики строгой изоляции заключенных от незаключенных. Заключенным могли разрешать выход из лагерной зоны без вооруженного конвоя. Эту категорию узников часто называли на лагерном жаргоне «бесконвойными»159. Некоторым другим заключенным разрешали не только выходить из зоны без конвоя, но и жить за ее пределами. Таких заключенных в последующие десятилетия называли «зазонниками»160. С августа 1939 года действовали строгие правила, лимитирующие количество той и другой категории. Их разрешалось назначать только по производственной необходимости и только при надлежащем соблюдении охранных мер. Например, бесконвойным заключенным разрешалось передвигаться только по конкретным маршрутам на работу и с нее, а зазонникам запрещалось жить вблизи населенных пунктов. Заключенные, осужденные за «контрреволюционные» преступления, не могли быть зазонниками, и лишь немногие специфические категории имели право быть бесконвойными161. Из этих правил понятно, что исключения делались лишь в самых крайних случаях.

Реальная ситуация в Воркутлаге в начале сороковых годов показывает совсем другую картину. К началу 1942 года около 10 тысяч заключенных – примерно треть контингента – были бесконвойными или зазонниками, зачастую в прямом противоречии с правилами. Очевидно, такими привилегиями наделяли гораздо чаще, чем разрешали правила. Более того, многие из этих заключенных принадлежали к группам, которым категорически запрещалось выходить без конвоя или жить вне зоны. Больше 4500 бесконвойных – почти половина этой группы в Воркутлаге – были осуждены за «контрреволюционные» преступления162. Откровенно пренебрегали правилами даже на Руднике, в административном центре лагерного комплекса, где граница между заключенными и незаключенными должна была быть особенно строгой и непроницаемой. Там вне зоны жили 116 заключенных, что составляло менее 3% контингента этого лагерного отделения (4286 человек). Из этих зазонников почти половина (57) были осуждены за «контрреволюционные» преступления, в том числе шпионаж и терроризм. Подавляющее большинство из них получили этот статус не из «производственной необходимости», а как привилегию, сопутствующую службе в лагерной администрации. Из числа зазонников на Руднике были «только 3–4 человека производственника, 2 работника ЦЭС [центральной электростанции], живущие в зоне ЦЭС, и 1 работник шахты»163. Таким образом, в Воркутлаге при Тарханове не только нарушали правила ГУЛАГа об ограждении лагерных отделений, но и пренебрегали строгими ограничениями на численность бесконвойных и зазонников.

Из-за такого небрежения к безопасности и невнимания к изоляции заключенных общение между заключенными и незаключенными в начале сороковых годов все еще было обычным делом. Как пример близких отношений между лагерными служащими и узниками часто приводят феномен прислуги из заключенных. Практика использования заключенных как слуг была официально запрещена центральной администрацией ГУЛАГа самое позднее в июле 1939 года164. Лагерная администрация Воркуты пресекла несколько случаев особенно тесных отношений между незаключенными и их слугами, но эта практика оставалась широко распространенной165. В действительности она была столь обычной, что начальник лагеря Тарханов в феврале 1942 года выпустил правила касательно того, какие заключенные могут работать прислугой и какая оплата им полагается166. Большинство высших руководителей лагерной администрации не только держали у себя дома женскую прислугу, но и часто брали на эту роль узниц, крайне подозрительных с точки зрения советского режима. Например, один начальник лагпункта нанял заключенную, которая обвинялась в шпионаже в пользу Германии и была приговорена к восьми годам заключения. Служащий, ответственный за продовольственное обеспечение лагеря, нанял венгерскую беженку, осужденную за незаконный переход государственной границы. Заместитель начальника партийной организации лагеря (политотдела) нанял заключенного немца, осужденного за контрреволюционную троцкистскую деятельность. Все они следовали примеру начальника лагеря Тарханова, который сам нанял заключенную, осужденную на восемь лет как «член семьи изменника родины». В целом из 139 заключенных, работавших в