class="p1">Юкусуэ-но

Сукусэ мо сирадзу

Вага мукаси

Тигириси кото ва

Омохою я кими

Что в грядущем

Такой успех [сужден] – ты не знала.

А прежние

Клятвы, что давала,

Помнишь ли ты? —

так сложил. Ответ на это и все те танка, которыми они обменивались раньше, – было их много, но теперь их не услышишь.

125

Идзуми-но тайсё [339] часто бывал в доме у [Фудзивара Токихира], ныне покойного, [служившего тогда в чине] са-но оидо. Однажды, где-то в гостях напившись сакэ, хмельной, глубокой ночью тайсё неожиданно явился к Токихира. Тот удивился. «Где же вы изволили быть, поведайте!» – стал расспрашивать он. Домашние его со стуком подняли верх паланкина и увидели там еще Мибу-но Тадаминэ [340] . Хоть дорогу Тадаминэ освещали светильником, в самом низу лестницы у него подкосились колени, он упал и произнес:

«Касасаги-но

Ватасэру хаси-но

Симо-но уэ-во

Ёха-ни фумивакэ

Котосара ни косо

«Глубокой ночью

Я пришел, чтоб ступить

На иней,

Выпавший на мосту

Сорочьем [341] —

вот что отвечает вам тайсё», – сказал он. Министр, хозяин дома, нашел это стихотворение полным очарования и весьма искусным. Всю ночь они провели за возлияниями и музыкой, тайсё был пожалован дарами. Тадаминэ тоже была дарована награда.

Один из их сотрапезников, услышав, что у Тадаминэ есть дочь, воскликнул: «Хотел бы я взять ее в жены!» – «Большая честь для меня», – ответил Тадаминэ. Вскоре из дома этого придворного пришло письмо: «Надеюсь, что в самом скором времени наш уговор осуществится». В ответ ему было:

Вага ядо-но

Хитомура сусуки

Ураваками

Мусуби токи ни ва

Мада сикари кэри

У моего дома

Растущая трава сусуки

Еще слишком молода.

Чтобы завязывать ее в пучок,

Время пока не пришло —

так сложил Тадаминэ. Ведь на самом деле дочь его была еще очень маленькой девочкой.

126

Дама по имени Хигаки-но го [342] , жившая в Цукуси, славилась умом и вела утонченный образ жизни. Так шли годы и месяцы, но вот случился мятеж Сумитомо [343] , дом ее был сожжен дотла, все ее имущество у нее отняли, и оказалась она в жалком положении. Не зная обо всем этом, в те края для водворения порядка прибыл гонцом императора дайни Ёсифуру. И вот, минуя то место, где стояло ее жилище, он сказал: «Как бы мне встретиться с той, что зовут Хигаки-но го? Где-то она сейчас живет?» Так спросил он, а его спутники отвечали: «Она изволит жить неподалеку отсюда». – «Ах, хотелось бы мне расспросить, каково-то ей было во время этого мятежа!» И только успел Я-дайни это вымолвить, как увидел седую женщину, которая набрала воды и теперь проходила мимо него, направляясь в какое-то убогое строение. Был там один человек, он сказал: «Вот Хигаки-но го». Я-дайни ужаснулся, сильно опечалился, но все же решил завязать с ней отношения, она же застыдилась и не вышла к нему, а так сказала:

Мубатама-но

Вага курогами ва

Сирагава-но

Мидзу ва куму мадэ

Нариникэру кана

С тутовыми ягодами схожие

Черные волосы мои ныне

Такими сделались,

Что из Белой реки Сирагава

Черпаю воду [344] —

так сложила, и он, опечаленный, снял с себя одно из одеяний и послал ей.

127

Та же Хигаки-но го, в управе Дайни [345] , когда предложено было воспеть осенние красные листья клена, сложила:

Сика-но нэ ва

Икура бакари-но

Курэнави дзо

Фуридзуру кара-ни

Яма-но сомураму

В крике оленя

Сколько же

Алого?

Когда он кричит,

Горы окрашиваются [красным] [346] .

128

Говорили люди, что Хигаки-но го умело слагает танка. И вот как-то собрались любители изящного, стали сочинять окончания к стихам, к каким трудно конец сложить, и прочитали так:

Ватацуми-но

Нака-ни дзо татэру

Са-во сика ва

В просторе моря

Стоящий

Олень… —

и предложили ей докончить, тогда она:

Аки-но ямабэ я

Соко-ни миюраму

Осенние горы

На дне отражаются [347] —

так закончила она танка.

129

Дама, жившая в Цукуси, послала возлюбленному в столицу:

Хито-во мацу

Ядо ва кураку дзо

Нариникэру

Тигириси цуки-но

Ути-ни миэнэба

Жилище,

Где возлюбленного жду, как темно

В нем стало!

Клявшейся луны

В нем не видно [348] —

так гласило послание.

130

И это написала та дама из Цукуси:

Акикадзэ-но

Кокоро я цураки

Ханасусуки

Фукикуру ката-во

Мадзу сомукураму

Осеннего ветра

Сердце жестоко, видно,

Трава сусуки

Туда, куда ветер дует,

Не спешит склониться [349] .

131

Во времена прежнего императора было как-то дано августейшее повеление в первый день четвертой луны слагать стихи о том, что соловей не поет, и Кимутада:

Хару ва тада

Кинофу бакари-во

Угухису-но

Кагирэру гото мо

Накану кэфу кана

Весна лишь

Вчера [кончилась],

Но соловей,

[Видно, решив], что только весной надо петь,

Сегодня не поет! [350] —

так он сложил.

132

Во времена того же императора это было. Призвал он как-то к себе Мицунэ, и вечером, когда месяц был особенно красив, предавались они всяческим развлечениям. Император соизволил сказать: «Если месяц назвать натянутым луком, что это может значить? Объясни суть этого в стихах», и Мицунэ, стоя внизу лестницы:

Тэру цуки-во

Юми хари то си мо

Ифу кото ва

Ямабэ-во саситэ

Ирэба нарикэри

Когда светящий месяц

«Натянутым луком»

Называют – значит это,

Что в горные гряды он

Стреляет [351] .

Получив в награду расшитое одеяние оутиги, он снова произнес:

Сиракумо-но

Коно ката ни си мо

Оривиру ва

Амацу кадзэ косо

Фукитэ кицураси

Белое облако

На плечи мои

Опустилось.

Это, верно, небесный ветер

Подул прямо на меня [352] .

133

Тот же император однажды вечером, когда луна была красива, соизволил совершать тайный обход покоев фрейлин. Спутником ему служил Кимутада. Из одних покоев, что там были, вышла красивая дама, одетая в ярко-алые одежды, она безудержно рыдала. Император послал Кимутада подойти и узнать, в чем дело, но она лишь закрывала лицо распущенными волосами и рыдала без удержу. «Отчего вы так плачете?» – спрашивал [Кимутада], но ответа не было. Император тоже был весьма неприятно поражен. Тогда Кимутада:

Омофураму

Кокоро-но ути ва

Сиранэдомо

Наку-во миру косо

Вабисикарикэри

О чем думаете

В глубине души,

Неведомо,

Но уже оттого, что вижу я, как вы плачете,

Я исполнен печали [353] —

так сложил,