Немного напоминает местный краеведческий музей, с экспозицией быта наших предков. Да, и моих тоже.

Я уже несколько раз прошла-прощупала все углы и закоулки, простучала пол в каждой половице, надеясь найти… Хоть что-то… Тайный ход? Подпол? Сама не знаю, что искала, но хоть чем-то занять руки и голову — и то выход. Не сидеть же и плакать?

Хотя, этим я тоже немного позанималась. И поплакала, и побила кулаками о дубовую дверь, и покричала в маленькое, больше похожее на бойницу, окно.

Но уже тогда я понимала, что все это бессмысленно. Слезы мои никто не увидит. А тот, кто увидит… Не пожалеет. Он — точно нет.

Дверь явно выдержит нападение сарацинов, а не только мои мелкие кулачки.

А окно выходит на красивый водопад. Дом, в котором меня заперли, стоит как раз рядом. И одна стена — обрыв… Именно туда и смотрит окно моей тюрьмы.

Устав бегать по комнате, я бессильно валюсь на пушистый ковер, покрывающий пол рядом с низкой кроватью, застеленной пестрым красивым покрывалом, и замираю, пытаясь придумать, что делать дальше.

Голова пустая совершенно, глупая-глупая. Не понимаю, что делать, не понимаю, как вообще умудрилась оказаться в такой ужасной ситуации.

Это все последствия того ужасного чая, которым угостили меня родственники.

Еле пришла в себя ведь!

И то, лишь физическая активность помогла…

Он сказал отдыхать, перед тем, как запереть меня.

Вот я и отдохнула, обшаривая все закоулки этой комнаты.

И постепенно приобрела ясность мыслей и вполне сносную резвость тела.

Вот только попытки мои ни к чему не привели.

Значит, надо как-то по-другому.

Может… Может, все же попробовать поговорить? Ведь он же… Умеет разговаривать, да?

На сватовстве молчал. И сверлил меня этим ужасным зверским взглядом, от которого душа в пятки уходила.

Но потом-то, когда сюда приехали… Он же человек. Должен понять, насколько я не рада ему. Какой интерес брать сопротивляющуюся женщину?

Я пытаюсь встряхнуться и продумать наш разговор.

Проблема в том, что его реакцию предугадать не могу, не сталкивала меня жизнь раньше с подобными людьми.

Но ведь я учусь на психологическом, пусть и на первом курсе, но все же… Новейшие практики, умение обуздывать диких животных…

Пригодится, все пригодится!

Выдыхаю, делаю несколько упражнений для успокоения дыхания…

И пропускаю момент, когда дверь открывается, почему-то совершенно бесшумно, и на пороге возникает он.

Я захлебываюсь очередным дыхательным упражнением и мучительно долго хватаю ставший густым, словно сметана, воздух, не умея отвести взгляда от мощной, огромной просто фигуры, сразу же заполнившей комнату своей дикой агрессивной энергетикой.

Господи, он и в самом деле словно зверь дикий! Все мои инстинкты воют, насколько опасно находиться рядом! Что надо бежать! Бежать! Бежать!

А это выход! Ничем не хуже других!

Я подхватываюсь и, не тратя времени на слова, пытаюсь обмануть, нырнув сначала в одну сторону, а затем в другую.

Все благие намерения, все мысли о том, что с ним можно договориться, пропадают.

Невозможно договариваться с тигром. С горным львом, в раздражении бьющим хвостом по бокам.

Надо только бежать.

Но, к сожалению, зверь разгадывает мое намерение сразу же и легко перехватывает поперек тела, швыряя в мягкий пух кровати.

Я визжу, барахтаюсь, пытаясь выбраться, но подушек много, они меня на дно тянут!

Воздуха не хватает, в глазах темнеет… И тут меня спасают.

Жестко прихватывают за руку, дергают вверх. Это так быстро происходит, так неожиданно, что я не могу затормозить и впечатываюсь в мощную, словно каменную, грудь. Успеваю лишь вторую руку вытянуть перед собой, чтоб лицом не удариться.

Ее тут же перехватывают тоже, и вот я уже беспомощно барахтаюсь в жестких объятиях:

— Пустите, пустите меня! Я же говорю, это все — ошибка! Я не согласна, слышите? Не согласна! Я говорила, говорила!

Я еще что-то бормочу, отчаянно дергаясь в грубых руках, но неожиданно зверь обрывает поток моих возмущений хриплым рыком:

— Замолчи!

Его голос настолько низкий и подавляющий, что я слушаюсь и замолкаю.

Поднимаю взгляд по широченной груди, обрисованной традиционной рубахой, выше — к мощной шее, которую не всякий взрослый мужчина обхватит, выше — к лицу с грубыми чертами, заросшему жесткой щетиной — уже практически бородой. Глаза, темные и жестокие. Смотрят на меня яростно и мрачно, брови черные нахмурены. Ему не нравится то, что происходит. Мне тоже не нравится, представь себе!

Ноздри крупного носа подрагивают по-звериному… Он меня нюхает? Как… животное?

Ужас опять застилает разум, и я снова бессмысленно дергаюсь в железных лапах.

— Успокойся, сладкая, — рычит он, поудобней перехватывая мои запястья одной своей ладонью и придерживая за подбородок пальцами другой, чтоб не смела отвести взгляд, — тебе тут ничего не угрожает.

— Вы мне угрожаете, — шепчу я, завороженно глядя в его глаза. Хищник. Змей проклятый. Заворожил меня совсем…

— Я не могу угрожать своей невесте, — отвечает он, наклоняясь ниже и шумно втягивая воздух возле моего виска.

Мурашки неконтролируемо бегут по телу, я дрожу, как лань, попавшая в лапы ирбиса…

— Я не ваша… Невеста… — все же сопротивляюсь, противоречу, уже понимая бессмысленность этого всего… Он не слышит меня. Он не отпустит.

— Моя. Невеста.

Голос его режет по живому, сердце стучит настолько больно, что, кажется, задевает легкие, потому что воздуха мне категорически не хватает.

Пытаюсь успокоиться, раздышаться, отвожу взгляд, облизываю губы… И тут же в мощной груди зарождается глухое рычание, так отчетливо напоминающее звериное…

Страшно, так страшно! Мамочка, за что ты так со мной…

— Моя. — Опять говорит зверь и прижимается губами к бешено бьющейся жилке у виска, — сладкая. Моя.

— Послушайте, послушайте… — опять пытаюсь воззвать хотя бы к зачаткам разума, с ужасом ощущая, как губы скользят ниже, по щеке, к уху, прихватывают мочку. Вот оно. Вот, то, чего он хотел от меня, то, что он получит неминуемо… Не просто же так согласился с опороченной женой… Меня трясет, колотит уже, понимаю, что дергаться бесполезно, замираю, обвиснув в жестоких руках безвольной тряпочкой, только губами еле шевелю, все еще надеясь пробиться, быть услышанной, — но ведь это же бред, понимаете? Я — гражданка другой страны, я — свободный человек, совершеннолетняя… Вы не можете меня удерживать… Вы же разумный человек, взрослый…