— Китайцы, — Плеве только рукой махнул. — Я предложил, они продали… Причем, кажется, не свои, но я даже вдаваться в эти подробности не стал. Сейчас при дворе Цыси слишком многие заигрывают с англичанами, так что, если ваши станции позаимствовали у новых союзников, то так даже лучше.

Министр хохотнул так искренне, что захотелось присоединиться, и я неожиданно понял, что он тоже чем-то похож и на Витте, и на великого князя Сергея Александровича. Просто действует со своим окружением немного по-другому…

Попрощавшись с Плеве и проследив, чтобы новые станции доставили к нашему составу, я решил довести до конца еще одно важное дело. Проверил, с собой ли подготовленные за последние ночи бумаги, а потом пошел к зданию прессы. Здесь, как всегда, был настоящий сумасшедший дом — все носились, спорили, даже кричали… Почему-то невольно вспомнился «Маугли», где говорили, что когда шакал впадает в бешенство, то даже тигр уступает ему дорогу.

Я тряхнул головой, прогоняя мысли о шакалах, и именно в этот момент меня приметил Чернецкий. Молодой человек сразу же бросил спорить со своим импозантным коллегой и подлетел ко мне, сверкая широкой улыбкой.

— Вячеслав Григорьевич, а я ваш комментарий про зверства японцев отправил в Москву, и его должны пустить в печать то ли сегодня, то ли завтра…

Я на мгновение растерялся. Не ожидал, что либеральной газете под патронажем кадета Милюкова будет интересно защищать царскую войну на границах империи. Определенно, они увидели в этом какой-то смысл, но какой? Разве что противопоставить меня остальным генералам, которые не особо спешат делиться информацией? Но оно им надо? Тем более когда есть более острые и интересные темы.

— Неужели ради такого вы даже на время оставите обсуждение Ляоянского бунта? — спросил я.

— Это не понадобится, — Чернецкий продолжал широко улыбаться. — Новости о нападении аж на двух министров и великого князя вызвали такой ажиотаж, что Павел Николаевич приказал увеличить тираж и добавить пару дополнительных листов.

— А господин Милюков решил собрать все сливки с этой ситуации, — я покачал головой. — Если не секрет, то что сейчас говорят в обществе о случившемся?

— Да как обычно, — Чернецкий махнул рукой. — Одни требуют всех к ногтю, другие рассуждают, до чего довели народ. И еще… Знаете, вам должно понравиться. Довольно популярно стало сравнение вас с Суворовым, Дибичем и Паскевичем. Мол, те трое усмиряли Польский бунт, а потом принесли славу русскому оружию. А вы усмирили бунт Маньчжурский, ну и насчет славы тоже есть наметки. Так как вам роль нового царского мясника, Вячеслав Григорьевич?

Улыбка, которая превращала все это в шутку, на мгновение пропала и тут же вернулась.

— Мясник — тоже важная профессия, — я не стал шутить в ответ, парировав максимально серьезно.

На мгновение повисла тяжелая пауза. Потом Чернецкий кашлянул и решил сменить тему:

— Кстати, я слышал, что ваш корпусной врач отправил какие-то свои записки в Московское физико-медицинское общество. Если это те самые наработки, из-за которых у вас в корпусе самая низкая смертность в армии, то почему не в столицу?

— Просто у доктора Слащева есть друзья в Москве, которые помогут с печатью, но… С чего вы взяли, что смертность у нас самая низкая? — я удивился не самому факту, а той уверенности, с которой говорил журналист. — Мне вот такие цифры не попадались, говорят, все посчитают году так к 1907-му, не раньше.

— А я не на цифры опираюсь, а на солдатскую молву. Коллективная мудрость, когда люди видят, как лечат у вас, как у других, а потом делают выводы. И если у сотен и тысяч людей они совпадают, то это точно не просто так. Понимаете?

— Вы про то, что эта мудрость может касаться и путей страны?

— А разве нет?

— Если бы все было честно, я был бы готов на нее опираться. Вот только если я сам точно никому не платил за слухи о лечении, то вот, например, господин Милюков вкладывает сотни тысяч рублей, чтобы через вашу газету влиять на умы. Чтобы эта коллективная мудрость опиралась даже не на слухи, а на их пересказ правильными людьми. Понимаете разницу?

— Мне кажется, вы просто демонизируете тех, с кем не согласны во взглядах. Если честно, я такое вижу довольно часто…

— Если бы демонизировал, разве бы стал с вами общаться? — я иронично поднял правую бровь. — Просто я стараюсь не делить людей заранее на плохих и хороших. Разве не мудрее вместо этого учитывать черты их характера, те самые, которые и хорошие, и плохие? Так сложнее, но… Жизнь сама по себе непростая штука.

— Вы… — Чернецкий только рукой махнул.

— И я тоже. Во мне есть как хорошее, так и плохое. И я предлагаю вам держать второе в уме, а насчет первого… Почему же не сотрудничать там, где наши интересы совпадают?

— И вы как раз насчет сотрудничества?

— Хочу предложить для печати свою статью, — я протянул Чернецкому плотно исписанные листы.

— Это же… — тот просмотрел бумаги по диагонали, но моментально уловил суть. — Вы написали про итоги сражения в Желтом море! И при этом… ругаете флот за отсутствие понимания современной войны на море. Разве вы сами недавно не сказали, что готовы ради власти стать хоть мясником? А тут фактически бросаете вызов очень серьезным людям.

— Я сказал, что вам не стоит делить всех на плохих и хороших. И я не разделяю взгляды господина Милюкова, но понимаю, что эта статья может показаться ему достаточно интересной, чтобы продавить ее появление. Несмотря на возможное сопротивление со стороны некоторых, как вы сказали, серьезных людей.

— И зачем это нужно вам?

— Понимаете, что мои мотивы будут отличаться от ваших? Очень хорошо! Я мог бы промолчать, но тут нет особого секрета. Просто я верю, что все это может закончиться еще более ужасной трагедией, и хочу ее предотвратить.

— Пустить кровь, чтобы вылечить болезнь?

— Вы не в первый раз выбираете красивые сравнения. Может, вам попробовать писать стихи?

Чернецкий ошарашенно замер и потом лишь рукой махнул. Вот мы и договорились — статью передадут дальше, а там посмотрим. Поможет мой анализ сражения в Желтом море с учетом пары выводов из будущего осознать ошибки, которые в 1905-м приведут к Цусиме, или же нет. В любом случае это все,