Последним его хобби были лошади, на которые он истратилоколо десяти миллионов долларов. Газеты под крупными заголовками сообщали осамой дорогой его покупке — лошади Хартум. Он заплатил за нее астрономическуюсумму: шестьсот тысяч долларов. Спустя некоторое время, Вольтц заявил, чтосамый быстрый в мире скакун больше никогда не будет принимать участия всоревнованиях, а будет использован только для спаривания на его конюшне.

Он принял Хагена вежливо, с гримасой, которая должна былаозначать улыбку, на смуглом и чисто выбритом лице. Несмотря на все потраченныеденьги и услуги лучших в мире косметологов, ему не удалось скрыть свой возраст:кожа на его лице казалась сшитой из отдельных лоскутков. Вел он себя оченьнепринужденно и была в нем черта, характерная и для дона Корлеоне: уверенностьгосподина, властвующего над миром.

Хаген приступил к делу прямо, без обиняков. Его послал другДжонни Фонтена. Этот друг — очень сильный человек, и сумеет достойноотблагодарить мистера Вольтца, если последний окажет ему небольшую услугу.Небольшая услуга заключается в том, что главная роль в новом фильме Вольтцадолжна быть поручена Джонни Фонтена.

Серое лицо ничего не выражало и сохраняло маску вежливости.

— А чем может отблагодарить меня твой друг? —спросил Вольтц. Вопрос прозвучал явно пренебрежительно.

Хаген, игнорируя пренебрежительность тона Вольтца, пояснил:

— У тебя должны вскоре возникнуть неприятности срабочими студии. Мой друг может позаботиться о том, чтобы этого не произошло.Один из твоих ведущих актеров, который приносит студии огромные доходы, толькочто перешел от марихуаны к героину. Мой друг может позаботиться о том, чтобы оннигде не достал героина. И если со временем возникает необходимость в том,чтобы уладить подобные мелочи, один звонок моему другу может решить всепроблемы.

В четверг вечером Том Хаген зашел в свою контору в Сити. Оннадеялся проделать всю канцелярскую работу, связанную с предстоящей встречей сВиргилием Солоццо, встречей настолько важной, что они с доном целый вечерсидели и обсуждали все возможные предложения Солоццо «семейству». Хагенстарался предусмотреть все, до последних мелочей.

Преждевременное возвращение Хагена из Калифорнии и сообщениео неудачных переговорах с Вольтцем не удивило дона. Он заставил Хагенарассказать все до мельчайших подробностей и презрительно скривил рот приупоминании о девочке — красавице и ее матери. Он пробормотал «стыд и срам»по-итальянски — самое крепкое свое ругательство. Затем задал Хагену последнийвопрос:

— У него настоящие яйца?

Хагену пришлось поразмыслить над тем, что имеет в виду дон.Он знал, что понятия дона несколько отличаются от понятий других людей, исловам он часто придает совсем иной, скрытый смысл. Сильный ли у Вольтцахарактер? Разумеется, но дон имеет в виду не это. Готов ли он пойти наколоссальные убытки, задержку съемок, на бурю, которую поднимет сообщение отом, что главный актер студии употребляет героин. И опять не это имел в видудон. Наконец, Хагену удалось перевести вопрос. Способен ли Вольтц поставить накарту все, может ли он рискнуть всем своим состоянием ради принципа, радиосуществления своих планов мести?

Хаген улыбнулся. Очень редко он шутил с доном, и это былодин из таких случаев.

— Ты спрашиваешь, сицилиец ли он? — Дон радостнозакивал головой. — Нет, — сказал Хаген.

И это все. Дон думал до следующего дня. В среду после обедаон позвал к себе Хагена и дал ему подробные указания. Не было сомнений, что донрешил проблему и что Вольтц завтра же утром позвонит и сообщит, что ДжонниФонтена получил главную роль в новом военном фильме.

В этот момент действительно зазвонил телефон, но это былАмериго Бонасера. Голос могильщика дрожал от благодарности. Он просил Хагенапередать дону заверения в вечной дружбе. Он, Америго Бонасера, готов жизньотдать за крестного отца.

«Дейли Ньюз» поместил на первой полосе фотографию избитыхДжерри Вагнера и Кевина Мунена. На мастерски сделанных снимках были видныизувеченные человеческие тела. «Дейли Ньюз» выразил искреннее удивление поповоду того, что пострадавшие живы и сообщал, что им придется провести вбольнице по крайней мере несколько месяцев и подвергнуться пластическойоперации. «Надо сказать Клеменца, чтобы сделал что-нибудь для Гатто, —подумал Хаген. — Этот парень знает свое дело.»

Следующие три часа Хаген посвятил изучению отчетов осостоянии дел в фирме по импорту оливкового масла и строительной компании дона.Ни одно из этих дел не процветало, но теперь, после войны, они могли статьисточниками доходов. Он уже почти забыл о существовании Джека Вольтца, когдасекретарша сообщила, что его вызывает Калифорния. Поднимая трубку, онпочувствовал легкую дрожь нетерпения.

— Хаген слушает.

Голос в трубке кипел от возмущения и ненависти, и егоневозможно было узнать.

— Проклятый ублюдок! — вопил Вольтц. — Я васвсех посажаю по тюрьмам по сто лет. Не пожалею денег. Все отдам, до последнегогроша. А этому Фонтена отрежут яйца, уж я это устрою. Слышишь меня? Макаронникпроклятый.

Хаген вежливо ответил:

— Я полунемец-полуирландец.

Последовала пауза, а потом послышался щелчок: на другомконце провода положили трубку. Хаген улыбнулся. Ни разу Вольтц не произнесугрозы в адрес самого дона Корлеоне. Это была дань гениальности дона.

Джек Вольтц всегда спал один. У него была кровать, в котороймогли бы свободно поместиться десять человек, и спальня, которая вполне могласлужить местом съемок королевского бала, однако, вот уже десять лет, послесмерти первой жены, он спит один. Это вовсе не обозначает, что он потерялинтерес к женщинам. Для своего возраста он был довольно крепок, но возбудитьего теперь могли лишь очень молоденькие девочки, да и в их обществе он был всостоянии провести не более 2–3 часов.

В этот четверг он проснулся раньше обычного. В первых лучахсолнца комната казалась лугом, покрытым туманом. У ножки кровати Вольтц заметилзнакомые очертания и приподнялся на локтях, чтобы получше рассмотреть. Это былаголова лошади. Еще не придя в себя окончательно после сна, Вольтц протянул рукуи включил свет.

Представшее перед ним зрелище заставило его содрогнуться.Казалось, его ударило огромным молотом по груди, сердце дико стучало, и емузахотелось рвать. Блевотина расползлась по толстому ковру.

Черная шелковистая голова Хартума стояла посреди лужи крови.По полу тянулись белые сухожилия, морда была покрыта пеной, а большие, словнояблоки, глаза, которые недавно блестели золотом, теперь казались гнилымиплодами, плавающими в крови. Вольтца обуял дикий гнев, который и заставил его выкрикнутьпо телефону столь необдуманные угрозы.

Вольтц был глубоко потрясен. Как может человек уничтожитьживотное, цена которому шестьсот тысяч долларов? Без единого предупреждения.Без переговоров, которые могли бы изменить приказ. Подобная жестокость говорито том, что здесь действовал человек, для которого не существует ни закона, нибога. Сила, воля и хитрость этого человека потрясли Вольтца. Ночные сторожаутверждали, что ничего не слышали. Вольтц им не верил. Их явно подкупили иможно заставить их говорить.