«За каждым богатством кроется преступление…»

О. Бальзак

В здании 3-го нью-йоркского уголовного суда в ожиданиипроцесса сидел Америго Бонасера; он жаждал отомстить людям, которые жестоконадругались над его дочерью, пытаясь обесчестить ее.

Судья, человек с грубыми чертами лица, засучил рукава своейчерной мантии, будто собираясь собственноручно наказать двух молодых людей,сидящих на скамье подсудимых. Его лицо изображало холодность и даже гнев. Ноэто было фальшью, которую Америго ощущал, но которую в то же время не мог доконца постичь.

— Вы действовали как последние дегенераты, —жестким голосом произнес судья.

«Да, да, — подумал Америго Бонасера. — Звери.Звери.» Двое молодых людей с коротко подстриженными блестящими волосами игладко выбритыми щеками скромно потупились и почтительно склонили головы.

Судья продолжал:

— Вы действовали как дикие звери, и ваше счастье, чтовы не изнасиловали несчастную девушку, иначе я упрятал бы вас за решетку надвадцать лет. — Судья остановился, его глаза хитро блеснули из-подлохматых бровей в сторону мрачного Америго Бонасера, а потом уткнулись в стопкупротоколов, лежавшую перед ним. Он скорчил гримасу и пожал плечами, показывая,что действует против своей воли.

— Но учитывая вашу молодость, безукоризненное прошлое инезапятнанную репутацию ваших семей, я приговариваю вас к трем годам заключенияусловно.

Только сорок лет занятия своим ремеслом не дали гримасененависти исказить лицо Америго Бонасера. Его дочь все еще находилась вбольнице со сломанной челюстью, а эти звери уже выходят на свободу? Все этовыглядело настоящей комедией. Он смотрел на счастливых родителей иродственников, которые сгрудились вокруг своих дорогих чад. О, теперь все онисчастливы, теперь все они улыбаются.

Комок черной желчи подкатил к горлу Бонасера и с силойпрорвался сквозь сомкнутые зубы. Он вынул белый носовой платок и поднес его кгубам. Он стоял и глядел на двух паршивцев, которые уверенно прошагали внаправлении к выходу, не удостоив его даже взглядом. Он позволил им пройти, непроизнеся ни звука, и лишь крепче прижимая к губам чистый, пахнущий мыломплаток.

Теперь мимо него проходили родители этих зверей, — двоемужчин и две женщины его возраста, но, судя по одежде, американцы с большимстажем. Они смотрели на Америго, и в их взглядах смущение смешивалось состранным презрением победителей.

Потеряв самообладание, Бонасера грубо прокричал:

— Вы у меня поплачете так, как я плачу теперь! Язаставлю вас плакать, как заставили плакать меня ваши дети.

Адвокаты подталкивали своих клиентов к выходу и не спускалиглаз с молодых людей, которые было повернули обратно, пытаясь встать на защитуродителей. Служащий суда, огромного роста мужчина, рванулся к ряду, где стоялБонасера, но в этом уже не было необходимости.

Все годы, проведенные в Америке, Америго Бонасера верил взакон и справедливость. Теперь его мозг заволокло туманом мести, он уже видел,как покупает пистолет и убивает двух мерзавцев. Однако у него оказалосьдостаточно самообладания, чтобы повернуться к жене, которая ничего еще непоняла и объяснить ей: «Они оставили нас в дураках». Помолчав, он добавил: «Воимя справедливого суда нам придется поклониться дону Корлеоне».

Развалившись на красной кушетке, Джонни Фонтена тянулшотландское виски прямо из бутылки, время от времени промывая глотку ледянойводой из хрустального бокала. Было четыре часа утра, и его воображениелихорадочно рисовало картины, одну страшнее другой, как он убивает свою блуднуюжену. Пусть только вернется домой. Было слишком поздно звонить первой жене, чтобыспросить ее о детях, а звонить кому-либо из друзей в момент сплошных неудачбыло просто нелепо. В свое время они прыгали бы от радости и гордости, позвонион им в четыре утра, а теперь они даже не скрывают, как им скучно с ним.

Потягивая виски, он услышал звяканье ключей, но продолжалпить, пока жена не вошла в комнату и не оказалась рядом с ним. У нее было лицоангела, живые голубые глаза, нежное и хрупкое, но совершенное по форме тело.Сто миллионов мужчин были влюблены в лицо Маргот Аштон и платили за то, чтобывидеть его на экране.

— Где ты шлялась, черт побери? — спросил Джонни.

— Пришла прямо с оргии, — ответила она.

Она явно недооценила его возможности. Он рванулся к столу исхватил ее за глотку, но близость прекрасного лица и голубых глаз выветрилаостатки злобы и снова сделала его беспомощным. Она совершила новую ошибку,насмешливо улыбнувшись. При виде занесенного над его головой огромного кулака,она закричала:

— Только не в лицо, Джонни! Я снимаюсь в фильме.

Она засмеялась. Он ударил ее кулаком в живот, и она упала.Вот он уже ощущает ее дыхание и опьяняющий запах духов. Он молотит кулаками поее рукам и смуглым атласным бедрам. Он бил ее точно так, как в свое время,будучи подростком, в одном из кварталов бедноты Нью-Йорка, избивал своих сверстников.Удары болезненные, но не оставляют никаких следов в виде выбитого зуба илисломанного носа.

Он бил ее недостаточно сильно. Он не мог бить сильнее, и онанасмехалась над ним. Она лежала, раскинув руки и ноги, шелковая юбка задраласьвыше колен, и в перерывах между приступами смеха, она пыталась вызвать в немжелание:

— Ну иди же сюда, воткни его. Воткни его, Джонни, ведьименно этого ты хочешь.

Джонни Фонтена встал. Он ненавидел женщину, лежавшую наполу, но ее красота служила ей защитой. Маргот повернулась набок и с изяществомбалерины встала на ноги. Она начала пританцовывать вокруг Джонни, по-детскинапевая: «Джонни, не больно, Джонни, не больно». Потом с грустью в голосепроизнесла:

— Жалкий и несчастный выродок. Ах, Джонни, ты всегдабыл и останешься глупым и романтичным итальянцем. Даже любовью ты занимаешься,как ребенок. Тебе все еще кажется, что с женщиной спят, как в песнях, которыеты любил петь.

Она покачала головой и добавила:

— Бедный Джонни, будь здоров.

Она шмыгнула в спальню и заперла за собой дверь.

Джонни остался сидеть на полу, уткнувшись лицом в ладони.Безнадежное отчаяние одолевало его, но железное упрямство, которое не разпомогало ему устоять в джунглях Голливуда, заставило его поднять телефоннуютрубку и заказать такси, которое должно его было отвезти в аэропорт. Толькоодин человек способен его спасти. Он вернется в Нью-Йорк. Он пойдет к томуединственному человеку, у которого найдется достаточно силы, ума и любви, чтобыпомочь ему. Он пойдет к крестному отцу Корлеоне.