– Вот видите! – снова засмеялась она. – Вашафамилия не Брэндон.

– Это ее девичья фамилия. Мать зовут Шарлотта БрэндонГейл.

– Вон оно как. – Рафаэлла все смеялась, не могла,глядя на него, не расхохотаться. – Вы всегда этакие байки рассказываете?

– Только совсем незнакомым людям. Кстати, волшебница, авас как зовут?

Он сознавал некоторую свою напористость, однако отчаяннохотелось знать, кто же она такая. И преодолеть взаимную безымянность. Он желалуслышать, как ее зовут, где она живет, чтобы в том случае, если опять онарастворится в воздухе, удалось бы ее вновь отыскать. Она чуть помешкала сответом, потом улыбнулась и сказала:

– Рафаэлла.

Он в сомнении покачал головой, но продолжал улыбаться:

– Теперь это мне напоминает байку. Имя у вас не французское.

– Да, испанское. Я только наполовину француженка.

– А наполовину испанка?

Ее внешность подсказала ему, что это правда: иссиня-черныеволосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа, такова, по его понятиям, и должнабыть испанка. Ему и в голову не пришло, что краски свои взяла она ототца-француза.

– Да, наполовину испанка.

– На какую половину? По уму или по душе? – Вопросбыл серьезный, и она поморщилась, запнулась в поисках ответа.

– Трудно сказать. Сама не очень понимаю. Наверно, душафранцузская, а ум испанский. Думаю, я подобна испанке не из особогопредпочтения, скорее по привычке. Пожалуй, весь жизненный уклад отзывается втом, какова ты.

Алекс с подозрительным видом обернулся назад, потом,наклонясь к ней, прошептал:

– Я не вижу никакой дуэньи. Она весело рассмеялась:

– Ой, здесь ее нет, но потом встретите!

– По-настоящему?

– Даже очень. Я если и бываю одна, то лишь в самолете.

– Это удивительно, даже интригует.

Захотелось спросить, сколько ей лет. Он предположил, чтодвадцать пять или двадцать шесть, и был бы удивлен, если бы узнал, что ейтридцать два года.

– Вы не против постоянных надзирательниц?

– Иногда. Но без них, наверно, чувствовала бы себявовсе непривычно. Я с этим выросла. Порой думаешь, что без опеки окажетсястрашновато.

– Почему? – Она еще больше озадачила его. Уж дотого отличалась от всех знакомых ему женщин.

– Тогда некому будет защитить тебя, – сказала онас полнейшей серьезностью.

– От кого защитить?

Прошло некоторое время, прежде чем она улыбнулась и вежливозаявила:

– От людей вроде вас.

Ему ничего не оставалось, как ответить улыбкой, и довольнодолго они сидели рядом, каждый погрузясь в свои мысли и взаимные вопросыотносительно жизни друг друга. По прошествии времени она повернулась к нему сбольшей заинтересованностью и оживлением во взгляде, чем можно было заметитьранее.

– А зачем вы мне насочиняли про Шарлотту Брэндон?

Она никак не могла раскусить его, хоть он ей понравился,вроде бы искренен, и добр, и забавен, и ярок, насколько она может судить. Новновь он с улыбкой отвечал:

– Поскольку это соответствует истине. Это моя мать,так-то, Рафаэлла. Скажите, а вас действительно так зовут?

Она сдержанно кивнула в ответ:

– Действительно так. – Но не открыла своейфамилии. Просто Рафаэлла. Ему это имя очень и очень приглянулось.

– В любом случае она мне мать. – Он указал на еепортрет на задней стороне суперобложки, мирно поглядел на Рафаэллу, невыпускавшую книгу из рук. – На вас она произвела бы наилучшее впечатление.Она вправду замечательная. – Я в этом не сомневаюсь.

Но ей явно не верилось в истинность сказанного Алексом, итогда он лихо полез в свой пиджак, извлек тонкий черный бумажник, который годназад преподнесла ему Кэ ко дню рождения. На нем были помещены те же буквы, чтои на черной сумочке Рафаэллы. «Гуччи». Он вынул из бумажника две фотографии спомятыми уголками и молча протянул ей через пустующее сиденье. Стоило ейвзглянуть на них, и глаза ее вновь расширились. Одно фото совпадало спомещенным на книге, а на втором была его мать, смеющаяся, и он, обнявший ее, ас другого бока стояла его сестра вместе с Джорджем.

– Семейный портрет. Снимались в прошлом году. Сестрамоя, зять и мама. Ну, что теперь скажете?

Рафаэлла, послав Алексу улыбку, стала смотреть на него свнезапным почтением.

– Ой, обязательно расскажите мне про нее! Ведь онапрелесть?

– Именно. И само собой, волшебница.

Он выпрямился во весь рост, засунул свои документы в карманна спинке впереди расположенного кресла, пересел на соседнее место, совсемрядом с ней.

– Вы, по-моему, тоже прелесть. Теперь, прежде чемописывать мою маму, не заинтересую ли я вас предложением выпить перед ленчем?

Впервые стал он использовать свою мать, чтобы прельститьженщину, ну да что тут такого. Ему нужно было как можно теснее познакомиться сРафаэллой, пока самолет не долетел до Нью-Йорка. Они проговорили следующиечетыре с половиной часа за фужерами белого вина и над заведомо несъедобнымленчем, который оба съели и не заметили, ведя беседу про Париж, Рим, Мадрид,про жизнь в Сан-Франциско, про книги, про людей и детей и про юстицию.

Рафаэлла узнала, что у него хорошенький викторианский домик,которым он доволен. Он узнал о ее жизни в Испании, в Санта-Эухении, выслушал свосторженным вниманием сказку о мире, который следовало бы датироватьнесколькими столетиями ранее и о котором он даже понятия не имел. Она говорилао столь горячо любимых ею детях, о сказках, которые им рассказывает, о своихкузинах, смехотворных сплетнях в Испании по поводу такого уклада. Изложила емувсе, только не о Джоне Генри и не о нынешнем своем житье-бытье. Да и не жизньэто, а мрачное, пустое существование, небытие. Не то чтоб Рафаэлла желаласкрыть это от него, просто самой не хотелось вспоминать сейчас об этом.

Когда стюардесса попросила наконец застегнуть привязныеремни, оба напоминали детей, которым сказано, что праздник окончен и пора подомам.

– Чем вы сейчас будете заняты?

Он уже знал, что Рафаэлле предстоит встретиться с матерью,тетей, двумя кузинами, по всем испанским правилам, и что она будет проживать сними в нью-йоркском отеле.

– Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должныбыть там.

– Можно мне довезти вас на такси? Она отрицательнопокачала головой.

– Меня доставят. Собственно, – взгляд у нее сталгрустным, – мое исчезновение произойдет сразу по приземлении.

– По крайней мере помогу вам донести вещи. – Тонбыл умоляющий.