Слева от нас я увидел набережные и гавань. Потрясенныйкрасотой деревянных судов, я бросился в ту сторону. Они стояли на якоре почетыре-пять бортов в ряд, а за ними глазам моим предстало самое большое чудо:громадные галеоны, построенные из широких, особым образом изогнутыхдосок, – их паруса были надуты ветром, а грациозные весла рассекали воду.Суда выплывали в открытое море.

Взад-вперед на опасно близком расстоянии друг от другасновали другие корабли – огромные деревянные барки проскальзывали в пастьВенецианской бухты или покидали ее, а тем временем великое множество другихкораблей, не менее изящных и потрясающих воображение, стояли на якоре, извергаяна причалы обильные потоки самых разных товаров.

Мои товарищи отвели меня, спотыкающегося на ходу, кАрсеналу, где я несколько успокоился, наблюдая за занятыми своим деломкораблестроителями. Впоследствии я часами болтался на Арсенале – меня восхищалгениальный процесс творчества: человеческие руки создавали барки такихразмеров, что, по моим понятиям, они неизбежно должны были затонуть. Однакоэтого не происходило.

Иногда перед моим мысленным взором вдруг возникалимимолетные образы – я видел ледяные реки, баржи и лодки, грубых мужчин,пропахших животным жиром и прогорклой кожей. Однако со временем исчезли и этипоследние разрозненные обрывки воспоминаний о царстве зимы, из которого япришел.

Если бы я попал не в Венецию, моя повесть наверняка была быдругой.

За все проведенные там годы мне никогда не надоедалопосещать Арсенал и наблюдать за строительством кораблей. С помощью несколькихлюбезных слов и монет я без проблем добивался разрешения войти и с неизменнымвосторгом следил, как изогнутые под разными углами доски и пронзающие небомачты постепенно соединяются в одно целое и превращаются в прекрасныефантастические сооружения. И хотя в тот первый день мы в спешке буквальнопромчались по этому двору чудес, мне было достаточно и этого.

Иными словами, именно Венеция – по крайней мере, на какое-товремя – освободила меня от тяжести мучительных воспоминаний о неком предыдущемсуществовании, о целом сонме истин, вновь сталкиваться с которыми я не хотел.

Если бы не Венеция, со мной не было бы и моего Мастера.

Не прошло и месяца со дня нашего знакомства, а он уже успелмежду делом рассказать мне обо всем, чем ценен был для него каждый изитальянских городов, о том, как он любил смотреть во Флоренции на поглощенногоработой великого скульптора Микеланджело, как слушал в Риме прекрасных ораторови учителей.

– Но история венецианского искусства насчитывает тысячулет, – говорил он, берясь за кисть, чтобы расписать стоявшую перед нимогромную тонкую доску. – Венеция сама по себе – произведение искусства,великий город, где каждое здание по красоте своей не уступает храму. Они стоятбок о бок, образуя своего рода восковые соты, а бесконечный приток нектаранепрерывно обеспечивают трудолюбивые, как пчелы, люди. Взгляни на наши дворцы,уже одни они – достойное зрелище.

По прошествии времени он, как и остальные, рассказал мне обистории Венеции, особое внимание уделяя Республике, которая, несмотря надеспотизм своих решений и яростную враждебность к чужакам, тем не менееобеспечивала «равенство» людей. Флоренция, Милан, Рим – эти города находилисьпод властью элиты, небольшой горстки отдельных личностей и семейных кланов, вто время как Венеция, невзирая на все ее недостатки, отдавала бразды правлениясвоим сенаторам, могущественным купцам и Совету Десяти.

В день моей первой прогулки по Венеции во мне зародиласьвечная любовь к ней. Она не переставала удивлять меня и, несмотря на обилиехорошо одетых и ловких нищих, казалась удивительно гостеприимным домом,лишенным кошмаров, – средоточием потрясающей роскоши, благополучия ипылких страстей.

И разве в мастерской портного меня не превратили внастоящего принца, такого же, как мои новые друзья?

К тому же я собственными глазами видел меч Рикардо. Все онибыли дворянами.

– Забудь все, что с тобой было раньше, – сказалРикардо. – Мастер – наш правитель, а мы – его принцы, его королевскийдвор. Теперь ты богат, и ничто не сможет причинить тебе вред.

– Мы не просто ученики-подмастерья в обычном смыслеслова, – сказал Альбиний. – Нас пошлют в университет Падуи. Вотувидишь. Нас обучают не только наукам и литературе, но и музыке, танцам,хорошим манерам. Позже ты встретишься с мальчиками, которые приедут, чтобынавестить нас. Все они благородные господа со средствами. Джулиано, например,стал преуспевающим адвокатом, а еще один мальчик – доктором в Торчелло, вгородке на острове неподалеку отсюда.

– Все, кто покидает Мастера, получают независимыесредства, – объяснял Альбиний. – Дело только в том, что Мастер, каквсе венецианцы, порицает праздность. Мы такие же богачи, как и иностранныелорды, которые бездельничают и только пробуют наш мир на вкус, как будто онблюдо с едой.

К концу этого солнечного дня – дня моего первого знакомствас правилами, установленными в школе Мастера, и обычаями его великолепногогорода – я был причесан, подстрижен и одет в те цвета, которые он счелпредпочтительными для меня и в дальнейшем. На мне были небесно-голубые чулки,короткая подпоясанная куртка из полуночно-синего бархата и туника оченьсветлого оттенка лазури, на которой толстыми золотыми нитями были вышитыфранцузские геральдические лилии. К такой цветовой гамме рекомендовалосьдобавить немного винно-красного, например в отделке или меховом подбое, которыйпонадобится зимой, когда морской бриз задует сильнее и в этом раю наступит то,что в представлении итальянцев называется холодами.

К наступлению ночи я уже важно расхаживал вместе состальными по мраморным плитам и даже пытался немного потанцевать под звукилютни, на которой играли мальчики помладше, а также под аккомпанемент спинета,первого увиденного мной в жизни клавишного инструмента.

Когда над каналом за узкими остроконечными аркообразнымиокнами палаццо померкла красота сумерек, я стал бродить по дому, ловя своиотражения в многочисленных темных зеркалах, выраставших от мраморного пола досамого потолка коридора, салона, алькова и прочих прекрасно обставленныхкомнат, попадавшихся мне на пути.

Я пел новые слова в унисон с Рикардо. Великое Венецианскоегосударство называлось Серениссима. Черные лодки на каналах – гондолы. Ветры,которым скоро предстояло задуть и свести нас с ума, – сирокко. Верховныйправитель этого волшебного города именовался дожем. Автором книги,приготовленной на сегодня учителем для чтения, был Цицерон. Музыкальныйинструмент, оказавшийся в руках у Рикардо, который нежно перебирал пальцами егоструны, – лютня. Огромный навес над царским ложем Мастера – балдахин, егокаждые две недели подбивают новой золотой бахромой. Я пришел в экстаз.

Я получил не только меч, но и кинжал.