Иногда в палаццо устраивали приемы. Перспектива приниматьгостей вместе с Мастером заставляла Бьянку сиять от радости, и она приходила вокружении множества слуг, чтобы исполнить обязанности хозяйки дома. Мужчины иженщины из самых благородных домов Венеции стремились попасть на такие приемы,чтобы увидеть творения Мастера. Его талантом восхищались все. Прислушиваясь втакие дни к разговорам гостей, я выяснил, что Мастер почти ничего не продает,что практически все его работы остаются в стенах палаццо и что он создалсобственные варианты самых прославленных сюжетов – от школы Аристотеля дораспятия Христа. Христос... Их Христос был кудряв, розовощек и мускулист; ихХристос представал в облике самого обычного человека, а иногда походил наКупидона или Зевса...

Тот факт, что я не умел рисовать так же хорошо, как Рикардои остальные, а потому половину времени довольствовался тем, что держал имгоршки, мыл кисти и затирал места, требовавшие исправления, ничуть меня нерасстраивал. Я не хотел рисовать. Просто не хотел. При одной мысли онеобходимости изобразить что-либо у меня тряслись руки, а в животе всесворачивалось.

Я предпочитал разговоры, шутки, предположения о том, почемунаш Мастер не берет заказов, хотя к нему ежедневно приходят письма,приглашающие принять участие в конкурсе на создание той или иной фрески длягерцогского дворца или роспись одной из тысячи церквей на острове.

Я часами наблюдал, как холсты превращаются в красочныекартины. Я вдыхал запах лаков, пигментов, масел.

Иногда мной овладевала злость, вгонявшая меня в ступор, новызвана она была отнюдь не отсутствием мастерства.

Меня мучило что-то другое – нечто связанное с фривольнымипозами нарисованных фигур, с их сияющими розовыми лицами, с кипенными облакамина раскинувшемся над их головами небе, с пушистыми ветвями темных деревьев.

Столь разнузданное изображение природы казалось мнебезумием. С тяжелой головой я в одиночестве скитался по набережным, пока ненашел старую церковь, а в ней – позолоченный алтарь с суровыми узкоглазымисвятыми, мрачными, осунувшимися, застывшими: наследие Византии, подобное тому,что я увидел в Сан-Марко во время своей первой прогулки по городу. Сблагоговением смотрел я на эти свидетельства старины, и у меня болела, болела,нестерпимо болела душа. Когда меня нашли мои новые друзья, я лишь тиховыругался и продолжал упрямо стоять на коленях, не подавая вида, что знаю об ихпоявлении. Я заткнул уши, чтобы не слышать их смех. Как они смеют смеяться впустой церкви, где измученный Христос льет кровавые слезы и кровь чернымижуками сочится из его ран?

Иногда я засыпал прямо перед старинными алтарями. Я убегалот своих товарищей. На сырых холодных камнях я чувствовал себя одиноким исчастливым. Я воображал, будто слышу, как под полом журчит вода.

Я нанял гондолу до Торчелло и там отыскал великий старинныйсобор Санта-Мария Ассунта, прославленный своей мозаикой, – по мнениюнекоторых, как произведение древнего искусства не менее великолепной, чеммозаики Сан-Марко. Я прокрался под низкие своды, разглядывая древний золотойиконостас и мозаику апсиды. Высоко наверху, в дальнем изгибе апсиды, стоялаДева, Теотокос, Богоматерь. На ее лице застыло строгое, я бы даже сказал –недовольно-мрачное выражение. На левой щеке блестела слеза. В руках она держаламладенца Иисуса, а также пеленку, символ Mater Dolorosa.

Несмотря на то что при взгляде на эти образы у менязастывала душа, я чувствовал, что они мне близки. Голова кружилась, а отцарящей на острове жары и тишины, повисшей в соборе, сводило живот. Но яоставался на месте. Я бродил перед иконостасом и молился.

Я был уверен, что здесь меня никто не найдет. К закату яокончательно заболел. Я знал, что у меня жар, но забился в самый дальний уголцеркви и нашел успокоение, распластавшись ниц на холодном каменном полу.Поднимая голову, я видел перед собой пугающие сцены Страшного Суда – души,приговоренные к аду. Я был уверен, что заслужил эти муки.

За мной пришел мой господин. Как мы оказались в палаццо, яне помню. Такое впечатление, что уже через несколько секунд он уложил меня впостель и мальчики протирали мне лоб прохладной тканью. Меня заставили выпитьводы. Кто-то сказал, что у меня лихорадка, а другой голос приказал емузамолчать...

Мастер остался дежурить возле меня. Мне снились плохие сны,но, проснувшись, я не мог их вспомнить. Перед рассветом Мастер поцеловал меня инежно привлек к себе. Никогда еще я столь сильно не любил холодную, твердуюплоть своего господина, как в те минуты, когда, сгорая в лихорадке, обнимал егои из последних сил прижимался щекой к его лицу.

Он дал мне выпить что-то горячее и острое из подогретойчаши, потом поцеловал меня и заставил сделать еще несколько глотков. Мое телонаполнил целительный огонь.

Однако к моменту его возвращения на следующую ночь у меняопять началась лихорадка. Я не столько спал, сколько в каком-то страшномполусне бродил по ужасным темным коридорам и не мог найти ни одного теплого иличистого места. У меня под ногтями появилась земля. В какой-то момент мнепривиделась лопата, я испугался, что меня засыплют землей, и заплакал.

Рикардо все время оставался рядом и держал меня за руку,говоря, что скоро наступит ночь и тогда непременно придет Мастер.

– Амадео... – услышал я наконец голос нашего господина.Он поднял меня на руки, совсем как маленького ребенка.

У меня в голове вертелось множество вопросов. Я умру? Кудаменя несет Мастер, закутав в бархат и меха? Зачем?

Мы оказались в какой-то венецианской церкви, в окруженииновых, современных икон. Горели все свечи. Молились люди. Не спуская с рук, онразвернул меня лицом к гигантскому алтарю и велел внимательно на негопосмотреть.

Прищурившись, так как у меня болели глаза, я подчинился иувидел наверху Деву, коронуемую ее возлюбленным сыном, царем Иисусом.

– Посмотри, какое у нее милое, живое лицо, – прошепталМастер. – Она сидит в той же позе, что и люди в этой церкви. А ангелы...Ты только взгляни на них – счастливые мальчики, сбившиеся в стайки вокругколонн. Посмотри на их умиротворенные и кроткие улыбки. Вот рай, Амадео. Вотдобро.

Я обвел высокую картину сонным взглядом.

– Видишь апостола, который шепчется со своим соседом? –тем временем продолжал Мастер. – Он выглядит совершенно естественно – такмог бы вести себя обычный человек на подобной церемонии. А наверху, смотри, БогОтец с удовлетворением взирает на эту сцену.

Я попытался сформулировать вопросы, объяснить, что такоесочетание плотского и блаженного невозможно, но не смог подобрать достаточнокрасноречивых слов. Нагота маленьких ангелов была очаровательна и невинна, но яв это не верил. Это ложное верование Венеции, ложное верование Запада, ложьсамого дьявола.