Пытаюсь пошевелиться, но на мне все так и продолжает сопеть нежное девичье тело.

Овечкина, мать ее, так и дрыхнет на мне?! Осторожно освобождаюсь от сладкого плена девичьего тела. Девушка недовольно морщит носик, и спит дальше, будто вставать не собирается. Это мы с ней продрыхли шесть часов подряд? Ох… Она-то беременная, а я чего?

Ладно, хоть выспался, хотя у меня такое состояние, будто с жесткого похмелья. Башка трещит по швам, все тело затекло, оттого что лежал так, чтобы не потревожить ее. Гляжу в телефон. М-да миллиард пропущенных от Кирилла, моей секретарши, Пузыря и так далее. Неудивительно, ведь я исчез с радаров на целый день никого не предупредив. А все эта Овечкина, будь она неладна!

Надо вставать, пить крепкий кофе и садиться разгребать завалы. На носу командировка в Сочи, а я тут занимаюсь хер пойми чем, с хер пойми кем!

И самое главное, что мне делать с бабой в моей постели? По ее безмятежному кукольному личику похоже, что она может проспать до утра. Но мне это не надо совершенно! Я ее жить к себе не звал. Пускай к себе валит и не сбивает меня с толку своим теплом, своим запахом и уютом!

Ужасно раздражен тем, что Овечкина останется тут жить, сядет мне на шею, родит мне еще одного ребенка и станет тянуть с меня жилы, так же как и деньги. Много денег. Знаю я аппетиты современных женщин! Еще одной Эвелины, в которую несомненно превратится Овечкина, я не допущу.

А посему решительно тянусь к хрупкому женскому плечу.

— Овечкина! — зову строго. — Кристина! — ору в полную глотку.

Она вздрагивает, испуганно открывает глаза, резко садится и с недоумением глядит на меня.

— Где я… почему вы голый? Вы что снова меня… — она с ужасом смотрит на мои боксеры, а я понимаю, какого дурака свалял. Надо было хоть брюки нацепить, а не в трусах ее будить.

— Уходи отсюда! — рычу я.

— М-м-м… — стонет девушка, прижимая пальцы к бледным вискам, а потом валится обратно на подушку.

— Куда ты завалилась?! И так продрыхла тут целый день! Убирайся вон!

* * *

КРИСТИНА

Просыпаюсь от дикого крика. Не понимаю, где я и что со мной произошло. Очень болит голова, а еще тошнит.

— Овечкина! Кристина! — слышу знакомое рычание.

Подпрыгиваю на кровати. М-м-м… зря я это сделала. От резкого движения кружится голова.

Рядом на кровати сидит голый и злой Воронов. Ну, почти голый, в одних боксерах, и очень приочень злой, Воронов! Впрочем, это его обычное состояние. В брутальных татуировках, весь заросший короткими жесткими волосками, накаченный, мощный, огромный, Михаил Захарович больше всего напоминает дикого волка, ну или медведя.

У меня внутри все холодеет и поджимается: неужели он снова воспользовался моей беспомощностью?! А почему нет? Привез меня куда-то… для каких еще целей?

— Где я… почему вы голый? Вы что снова меня… — умолкаю я, и беспомощно обваливаюсь на подушку.

Мне очень плохо. Очень приочень!

— Куда ты завалилась?! И так продрыхла тут целый день! Убирайся вон! — слышу я сквозь туман.

Продрыхла… значит я просто спала, и он меня не трогал. Какое счастье!

— Я… сейчас уйду… — еле шевелится мой язык.

— Вали отсюда! — получаю полный злости, безжалостный приказ.

Пытаюсь собраться с мыслями, и отдать своему телу властный приказ, но оно безвольное, меня совершенно не слушает.

— Ты долго еще будешь тут валяться?! — раздается утробное рычание.

— Я… мне плохо, Михаил…простите…

МИХАИЛ ВОРОНОВ

Играет, стерва!

Я прямо вижу, как она во что бы то ни стало старается остаться в моей постели. И мне это не нравится. Очень не нравится! Уже и меня просто по имени называет. Без отчества. Ну это ни в какие ворота!

Скрипя зубами от злости подлетаю к ней и дергаю на себя. Ставлю на ноги. Кристина стоит, широко распахнув зеленые глаза.

Стоит. Стоять может, а значит и ходить, тоже.

— Я ухожу… ухожу… — говорит она, пряча глаза, потому что я сверкаю в одних боксерах перед ней.

Опускает спину, точно побитый котенок, и по стеночке по стеночке выползает из комнаты. В два шага я настигаю ее. Смотрю, как она заползает в ванную. Стягивает вещи с полотенца-сушителя. Лифчик забывает на трубе. У меня снова ком в горле. Я просто физически не могу напомнить ей о вещице.

Мечтаю, чтобы она забыла его у меня. Зачем? Хер его знает, зачем! Просто хочу так!

Прижимая вещи к груди, Овечкина протискивается мимо меня в прихожую. Неужели уйдет?! Ну да, я же ее выгнал только что!

Не пойму, что со мной творится! Не хочу ее отпускать. Хочу зажать, обнимать, целовать, трогать везде! Нюхать! Хочу обладать ею целиком и полностью! Без остатка! Хочу этого и ненавижу себя за свои слабости! За свои желания подкаблучника!

Кристина пытается обуть грязные расклеенные балетки, но на босу ногу это у нее получается плохо. Продолжая сжимать свои вещи, она нагибается, чтобы пальчиками помочь ногам влезть в обувь. Ткань футболки задирается, практически обнажая ее округлую попку.

Сглатываю еще раз. Шумно. Очень шумно. Слюной подавился аж!

Кристина быстро разгибается. Отчаянно ловлю ее затравленный взгляд.

Все! Стопкран сорван! В один прыжок настигаю ее и, подхватив под бедра, впечатываю в противоположную стену.

— Я… что вы делаете?! — Кристина роняет вещи на пол, а сама успевает продеть руки меж нами, чтобы упереться ими в мою голую грудь.

Я же затыкаю ее рот поцелуем. Властным, утверждающим, болезненным!

Я знаю, что возможно груб, возможно, причиняю ей боль, но поделать с этим ничего не могу. Будто я дорвался до запретного источника, и пока не изопью из него допьяна, не отпущу, не отстану!

Руки мои хаотично исследуют ее тело. Ее грудь, бедра, живот, в котором развивается мой ребенок. Я ненавижу эту женщину, но хочу ее до безумия, до твердокаменной точно гранит боли, что наполняет низ моего живота.

Она пытается мычать, сопротивляться, но я не даю ей произнести и слова, целую, точно обезумевший, точно бабу век не видал.

Между нами лишь тонкая ткань моих боксеров, и это осознание напрочь срывает мой стоп-кран. Я беру ее прямо тут, у стены, на весу, заставив ее ноги обвить мои бедра. Стараюсь быть максимально аккуратным, хотя выходит хреново. Очень хреново сдерживаться, когда дорвался до самого сладкого и запретного по самое «не хочу»!

Но все же где-то на границе сознания я осознаю, что в ней мой ребенок, и все же пересиливаю себя с грубости на нежность.

Как ни стараюсь продлить, но все же наш бешенный галоп заканчивается бурным взрывом удовольствия. И, спустившись с седьмого неба, я все еще продолжаю ее сжимать.