— Двадцать восемь.

— Еще меньше, чем я думала. И все равно, такихсвященников, как вы, обычно не засылают в дыру вроде Джилли. Чем же выпровинились, что вас сослали в такое захолустье?

— Я оскорбил епископа, — спокойно, с улыбкойответил он.

— И, видно, не на шутку! Однако, думаю, пастырю свашими талантами мало радости застрять в таком вот Джиленбоуне.

— На то Божья воля.

— Вздор и чепуха! Вас привели сюда вполне человеческиеслабости — и ваши, и епископа. Один только Папа Римский непогрешим. В Джилливам совсем не место, все мы, здешние, это понимаем, хотя, конечно, приятно дляразнообразия получить такого духовного отца, обычно к нам шлют неудачников безгроша за душой, кому смолоду была одна дорога — в священники. А вам самое местогде-нибудь в высших церковных сферах, а вовсе не тут, с лошадьми да овцами. Вамочень к лицу была бы красная кардинальская сутана.

— Боюсь, на это надежды нет. Думаю, архиепископ,наместник Папы Римского, не часто вспоминает о столь отдаленном приходе и едвали станет искать здесь достойных кардиналов. Но могло быть и хуже. Здесь у меняесть вы и есть Дрохеда.

Она приняла эту откровенную лесть именно так, как он ирассчитывал: приятно, что он так хорош собой, так внимателен, так умен иостроумен; да, право, из него вышел бы великолепный кардинал. Сколько она себяпомнит, никогда не встречала такого красавца — и притом чтобы так своеобразноотносился к своей красоте. Конечно же, он не может не знать, до чего хорош:высок, безупречно сложен, тонкое аристократическое лицо, во всем обликеудивительная гармония и законченность, — далеко не все свои созданиягосподь Бог одаряет столь щедро.

Весь он, от волнистых черных кудрей и изумительных синихглаз до маленьких изящных рук и ступней, поистине совершенство. Не может быть,чтобы он этого не сознавал. И однако, есть в нем какая-то отрешенность, как-тоон дает почувствовать, что не был и не станет рабом своей наружности. Беззазрения совести воспользуется ею, если надо, если это поможет достичь какой-тоцели, но ничуть при этом не любуясь собою, скорее — так, словно людей,способных поддаться подобным чарам, даже презирать не стоит. Да, Мэри Карсондорого бы дала, лишь бы узнать, что же в прошлом Ральфа де Брикассара сделалоего таким.

Любопытно, очень многие священнослужители прекрасны, какАдонис, и влекут к себе женщин неодолимо, как Дон-Жуан. Быть может, они потомуи дают обет безбрачия, что боятся — не довело бы до беды такое обаяние?

— Чего ради вы терпите Джиленбоун? — спросилаона. — Не лучше ли отказаться от сана, чем пойти на такое? При вашихталантах вы достигли бы и богатства, и власти на любом поприще, и не уверяйтеменя, что вас не привлекает хотя бы власть.

Он приподнял левую бровь.

— Дорогая миссис Карсон, вы ведь католичка. Вамизвестно — обет мой нерушим. Священником я останусь до самой смерти. Я не могуизменить обету.

Она презрительно фыркнула:

— Да ну, бросьте! Неужели вы и впрямь верите, что, еслиоткажетесь от сана, вас поразят громы небесные или кто-то станет преследовать ссобаками и ружьями?

— Конечно, нет. И точно так же я не верю, что вы стольнеумны, чтобы вообразить, будто в лоне святой церкви меня удерживает страх передвозмездием.

— Ого! У вас злой язык, отец де Брикассар! Так что жетогда вас связывает? Чего ради вы готовы сносить здешнюю пыль, жару и мух?Почем вы знаете, может быть, ваша каторга в Джилли — пожизненная.

На миг синие глаза его омрачились, но он улыбнулся ипосмотрел на собеседницу с жалостью.

— А вы великая утешительница! — Он поднял глаза кпотолку, вздохнул. — Меня с колыбели готовили к священному служению, ноэто далеко не все. Как объяснить это женщине? Я — сосуд, миссис Карсон, и виные часы я полон Богом. Будь я лучшим слугою церкви, я никогда не бывал быпуст. И эта полнота, единение с Богом не зависят от того, где я нахожусь. Онадается мне, все равно, в Джиленбоуне ли я или во дворце епископа. Но определитьэто чувство словами трудно, ибо даже для священнослужителей оно великая тайна.Божественный дар, мало кому его дано изведать. Вот, пожалуй, так. Расстаться сним? Этого бы я не мог.

— Значит, и это власть, так? Но почему она даетсяименно священникам? По-вашему, человек обретает ее только оттого, что во времядлиннейшей утомительнейшей церемонии его мазнут елеем? Да с чего вы этовообразили?

Он покачал головой.

— Послушайте, ведь посвящению в духовный санпредшествуют многие годы. Тщательно готовишь дух свой, чтобы он мог статьсосудом господним. Благодать надо заслужить! И это труд ежедневный, ежечасный.В этом и есть смысл священнического обета, неужели вы не понимаете? Дабы ничтоземное не могло стать между служителем церкви и состоянием его духа — ни любовьк женщине, ни любовь к деньгам, ни нежелание смиряться перед другими людьми.Бедность для меня не внове — я родом из небогатой семьи. Сохранять целомудриемне ничуть не трудно. А смирение? Для меня это из трех задач самая трудная. Ноя смиряюсь, ибо если поставлю самого себя выше своего долга быть сосудомгосподним, я погиб. Я смиряюсь. И, если надо, я готов терпеть Джиленбоун доконца дней моих.

— Тогда вы болван, — сказала она. — Я тожесчитаю, что есть вещи поважнее любовниц, но роль сосуда божьего не из их числа.Странно. Никогда не думала, что вы так пылко веруете. Мне казалось, вам нечужды сомнения.

— Они мне и не чужды. Какой мыслящий человек не знаетсомнений? Оттого-то подчас я и ощущаю пустоту. — Он смотрел поверх ееголовы, на что-то ее взгляду недоступное. — Знаете ли вы, что я отказалсябы от всех своих желаний, от всех честолюбивых помыслов, лишь бы стать воистинусовершенным пастырем?

— Совершенство в чем бы то ни было — скукасмертная! — сказала Мэри Карсон. — Что до меня, я предпочитаю толикунесовершенства.

Он засмеялся, посмотрел на нее с восхищением и не беззависти. Да, что и говорить, Мэри Карсон женщина незаурядная!

Тридцать три года назад она осталась вдовой, единственный ееребенок, сын, умер в младенчестве. Из-за особого своего положения вджиленбоунском обществе она не удостоила согласием даже самых честолюбивыхпретендентов на ее руку и сердце; ведь как вдова Майкла Карсона она была,бесспорно, королевой здешних мест, выйди же она за кого-то замуж, пришлось быпередать ему право на все свои владения. Нет, играть в жизни вторую скрипку —это не для Мэри Карсон. И она отреклась от радостей плоти, предпочитаяоставаться самовластной владычицей; о том, чтобы завести любовника, нечего былои думать — сплетни распространялись в Джиленбоуне, как электрический ток попроводам. А она отнюдь не жаждала показать, что не чужда человеческихслабостей.