Женщина слушала его, подпирая рукой щеку и потупившись. Онаглубоко вздохнула.

– Тем самым и Никитушка меня утешал, в одно слово, как ты,говорил: «Неразумная ты, говорит, чего плачешь, сыночек наш наверно теперь уГоспода Бога вместе с ангелами воспевает». Говорит он это мне, а и сам плачет,вижу я, как и я же, плачет. «Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, кольне у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет,подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула на него лишьразочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы кнему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать,послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своимголосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своиминожками пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да такчасто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б яего ножки-то услышала, услышала бы, признала! Да нет его, батюшка, нет, и неуслышу его никогда! Вот его поясочек, а его-то и нет, и никогда-то мне теперьне видать, не слыхать его!..

Она вынула из-за пазухи маленький позументный поясочексвоего мальчика и, только лишь взглянула на него, так и затряслась от рыданий,закрыв пальцами глаза свои, сквозь которые потекли вдруг брызнувшие ручьемслезы.

– А это, – проговорил старец, – это древняя «Рахиль плачет одетях своих и не может утешиться, потому что их нет», и таковой вам, матерям,предел на земле положен. И не утешайся, и не надо тебе утешаться, не утешайся иплачь, только каждый раз, когда плачешь, вспоминай неуклонно, что сыночек твой– есть единый от ангелов Божиих – оттуда на тебя смотрит и видит тебя, и натвои слезы радуется, и на них Господу Богу указывает. И надолго еще тебе сеговеликого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихуюрадость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечногоочищения, от грехов спасающего. А младенчика твоего помяну за упокой, какзвали-то?

– Алексеем, батюшка.

– Имя-то милое. На Алексея человека Божия?

– Божия, батюшка, Божия, Алексея человека Божия!

– Святой-то какой! Помяну, мать, помяну и печаль твою намолитве вспомяну и супруга твоего за здравие помяну. Только его тебе грехоставлять. Ступай к мужу и береги его. Увидит оттуда твой мальчик, что бросилаты его отца, и заплачет по вас; зачем же ты блаженство-то его нарушаешь? Ведьжив он, жив, ибо жива душа вовеки; и нет его в доме, а он невидимо подле вас.Как же он в дом придет, коль ты говоришь, что возненавидела дом свой? К кому жон придет, коль вас вместе, отца с матерью, не найдет? Вот он снится теперьтебе, и ты мучаешься, а тогда он тебе кроткие сны пошлет. Ступай к мужу, мать,сего же дня ступай.

– Пойду, родной, по твоему слову пойду. Сердце ты моеразобрал. Никитушка, ты мой Никитушка, ждешь ты меня, голубчик, ждешь! – началабыло причитывать баба, но старец уже обратился к одной старенькой старушонке,одетой не по-страннически, а по-городски. По глазам ее видно было, что у неекакое-то дело и что пришла она нечто сообщить. Назвалась она унтер-офицерскоювдовой, не издалека, всего из нашего же города. Сыночек у ней Васенька, где-тов комиссариате служил, да в Сибирь поехал, в Иркутск. Два раза оттуда писал, атут вот уже год писать перестал. Справлялась она о нем, да, по правде, не знает,где и справиться-то.

– Только и говорит мне намедни Степанида ИльинишнаБедрягина, купчиха она, богатая: возьми ты, говорит, Прохоровна, и запиши ты,говорит, сыночка своего в поминанье, снеси в церковь, да и помяни за упокой.Душа-то его, говорит, затоскует, он и напишет письмо. «И это, – говоритСтепанида Ильинишна, – как есть верно, многократно испытано». Да только ясумлеваюсь… Свет ты наш, правда оно аль неправда, и хорошо ли так будет?

– И не думай о сем. Стыдно это и спрашивать. Да и как этовозможно, чтобы живую душу да еще родная мать за упокой поминала! Это великийгрех, колдовству подобно, только по незнанию твоему лишь прощается. А ты лучшепомоли царицу небесную, скорую заступницу и помощницу, о здоровье его, да чтоби тебя простила за неправильное размышление твое. И вот что я тебе еще скажу,Прохоровна: или сам он к тебе вскоре обратно прибудет, сынок твой, или навернописьмо пришлет. Так ты и знай. Ступай и отселе покойна будь. Жив твой сынок,говорю тебе.

– Милый ты наш, награди тебя Бог, благодетель ты наш,молебщик ты за всех нас и за грехи наши…

А старец уже заметил в толпе два горящие, стремящиеся к немувзгляда изнуренной, на вид чахоточной, хотя и молодой еще крестьянки. Онаглядела молча, глаза просили о чем-то, но она как бы боялась приблизиться.

– Ты с чем, родненькая?

– Разреши мою душу, родимый, – тихо и не спеша промолвилаона, стала на колени и поклонилась ему в ноги. – Согрешила, отец родной, грехамоего боюсь.

Старец сел на нижнюю ступеньку, женщина приблизилась к нему,не вставая с колен.

– Вдовею я, третий год, – начала она полушепотом, сама какбы вздрагивая. – Тяжело было замужем-то, старый был он, больно избил меня.Лежал он больной; думаю я, гляжу на него: а коль выздоровеет, опять встанет,что тогда? И вошла ко мне тогда эта самая мысль…

– Постой, – сказал старец и приблизил ухо свое прямо к еегубам. Женщина стала продолжать тихим шепотом, так что ничего почти нельзя былоуловить. Она кончила скоро.

– Третий год? – спросил старец.

– Третий год. Сперва не думала, а теперь хворать начала,тоска пристала.

– Издалека?

– За пятьсот верст отселева.

– На исповеди говорила?

– Говорила, по два раза говорила.

– Допустили к причастию-то?

– Допустили. Боюсь; помирать боюсь.

– Ничего не бойся, и никогда не бойся, и не тоскуй. Толькобы покаяние не оскудевало в тебе – и все Бог простит. Да и греха такого нет ине может быть на всей земле, какого бы не простил Господь воистину кающемуся.Да и совершить не может совсем такого греха великого человек, который быистощил бесконечную Божью любовь. Али может быть такой грех, чтобы превысилБожью любовь? О покаянии лишь заботься, непрестанном, а боязнь отгони вовсе.Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том, хотя бы со грехомтвоим и во грехе твоем любит. А об одном кающемся больше радости в небе, чем одесяти праведных, сказано давно. Иди же и не бойся. На людей не огорчайся, заобиды не сердись. Покойнику в сердце все прости, чем тебя оскорбил, примирись сним воистину. Коли каешься, так и любишь. А будешь любить, то ты уже Божья…Любовью все покупается, все спасается. Уж коли я, такой же, как и ты, человекгрешный, над тобой умилился и пожалел тебя, кольми паче Бог. Любовь такое бесценноесокровище, что на нее весь мир купить можешь, и не только свои, но и чужиегрехи еще выкупишь. Ступай и не бойся.