– Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что этовсего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вамкажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, каксделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив,тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Всеправедные, все святые, все святые мученики были все счастливы.

– О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, –вскричала мамаша. – Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие,счастие – где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж выбыли так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайтевсё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я такстрадаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю… – И она вкаком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.

– Чем же особенно?

– Я страдаю… неверием…

– В Бога неверием?

– О нет, нет, я не смею и подумать об этом, но будущая жизнь– это такая загадка! И никто-то, ведь никто на нее не отвечает! Послушайте, выцелитель, вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то,чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим словом, что я не излегкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страданияволнует меня, до ужаса и испуга… И я не знаю, к кому обратиться, я не смела всюжизнь… И вот я теперь осмеливаюсь обратиться к вам… О Боже, за какую вы менятеперь сочтете! – Она всплеснула руками.

– Не беспокойтесь о моем мнении, – ответил старец. – Явполне верую в искренность вашей тоски.

– О, как я вам благодарна! Видите, я закрываю глаза и думаю:если все веруют, то откуда взялось это? А тут уверяют, что все это взялосьсначала от страха пред грозными явлениями природы и что всего этого нет. Нучто, думаю, я всю жизнь верила – умру, и вдруг ничего нет, и только «вырастетлопух на могиле», как прочитала я у одного писателя. Это ужасно! Чем, чемвозвратить веру? Впрочем, я верила, лишь когда была маленьким ребенком,механически, ни о чем не думая… Чем же, чем это доказать, я теперь пришлаповергнуться пред вами и просить вас об этом. Ведь если я упущу и теперешнийслучай – то мне во всю жизнь никто уж не ответит. Чем же доказать, чемубедиться? О, мне несчастие! Я стою и кругом вижу, что всем все равно, почтивсем, никто об этом теперь не заботится, а я одна только переносить этого немогу. Это убийственно, убийственно!

– Без сомнения, убийственно. Но доказать тут нельзя ничего,убедиться же возможно.

– Как? Чем?

– Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближнихдеятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будетеубеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете дополного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете, иникакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно.

– Деятельной любви? Вот и опять вопрос, и такой вопрос,такой вопрос! Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногдабросить все, все, что имею, оставить Lise и идти в сестры милосердия. Язакрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимуюсилу. Никакие раны, никакие гнойные язвы не могли бы меня испугать. Я быперевязывала и обмывала собственными руками, я была бы сиделкой у этихстрадальцев, я готова целовать эти язвы…

– И то уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об этом, а не очем ином. Нет-нет да невзначай и в самом деле сделаете какое-нибудь доброедело.

– Да, но долго ли бы я могла выжить в такой жизни? – горячои почти как бы исступленно продолжала дама. – Вот главнейший вопрос! Это самыймой мучительный из вопросов. Я закрываю глаза и спрашиваю сама себя: долго либы ты выдержала на этом пути? И если больной, язвы которого ты обмываешь, неответит тебе тотчас же благодарностью, а, напротив, станет тебя же мучитькапризами, не ценя и не замечая твоего человеколюбивого служения, станеткричать на тебя, грубо требовать, даже жаловаться какому-нибудь начальству (каки часто случается с очень страдающими) – что тогда? Продолжится твоя любовь илинет? И вот – представьте, я с содроганием это уже решила: если есть что-нибудь,что могло бы расхолодить мою «деятельную» любовь к человечеству тотчас же, тоэто единственно неблагодарность. Одним словом, я работница за плату, я требуютотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью. Иначе я никогоне способна любить!

Она была в припадке самого искреннего самобичевания и,кончив, с вызывающею решимостью поглядела на старца.

– Это точь-в-точь как рассказывал мне, давно уже впрочем,один доктор, – заметил старец. – Человек был уже пожилой и бесспорно умный. Онговорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит,люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечествовообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельныхлиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служениичеловечеству и, может быть, действительно пошел бы на крест за людей, если бэто вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состояниипрожить ни с кем в одной комнате, о чем знаю из опыта. Чуть он близко от меня,и вот уж его личность давит мое самолюбие и стесняет мою свободу. В одни суткия могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест заобедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается. Я,говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Затовсегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, темпламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще.

– Но что же делать? Что же в таком случае делать? Тут надо вотчаяние прийти?

– Нет, ибо и того довольно, что вы о сем сокрушаетесь.Сделайте, что можете, и сочтется вам. У вас же много уже сделано, ибо вы моглистоль глубоко и искренно сознать себя сами! Если же вы и со мной теперьговорили столь искренно для того, чтобы, как теперь от меня, лишь похвалуполучить за вашу правдивость, то, конечно, ни до чего не дойдете в подвигахдеятельной любви; так все и останется лишь в мечтах ваших, и вся жизнь мелькнеткак призрак. Тут, понятно, и о будущей жизни забудете, и сами собой под конецкак-нибудь успокоитесь.

– Вы меня раздавили! Я теперь только, вот в это мгновение,как вы говорили, поняла, что я действительно ждала только вашей похвалы моейискренности, когда вам рассказывала о том, что не выдержу неблагодарности. Вымне подсказали меня, вы уловили меня и мне же объяснили меня!

– Взаправду вы говорите? Ну теперь, после такого вашегопризнания, я верую, что вы искренни и сердцем добры. Если не дойдете досчастия, то всегда помните, что вы на хорошей дороге, и постарайтесь с нее несходить. Главное, убегайте лжи, всякой лжи, лжи себе самой в особенности.Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в нее каждый час, каждую минуту.Брезгливости убегайте тоже и к другим, и к себе: то, что вам кажется внутрисебя скверным, уже одним тем, что вы это заметили в себе, очищается. Страхатоже убегайте, хотя страх есть лишь последствие всякой лжи. Не пугайтесьникогда собственного вашего малодушия в достижении любви, даже дурных при этомпоступков ваших не пугайтесь очень. Жалею, что не могу сказать вам ничегоотраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокоеи устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстроудовлетворимого и чтобы все на него глядели. Тут действительно доходит до того,что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось,как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили. Любовь же деятельная – эторабота и выдержка, а для иных так, пожалуй, целая наука. Но предрекаю, что в тудаже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря навсе ваши усилия, вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились,– в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узритеясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и всевремя таинственно руководившего. Простите, что пробыть не могу с вами долее,ждут меня. До свидания.