Дама плакала.

– Lise, Lise, благословите же ее, благословите! – вдругвспорхнулась она вся.

– А ее и любить не стоит. Я видел, как она все время шалила,– шутливо произнес старец. – Вы зачем все время смеялись над Алексеем?

А Lise и вправду все время занималась этою проделкой. Онадавно уже, еще с прошлого раза, заметила, что Алеша ее конфузится и стараетсяне смотреть на нее, и вот это ее ужасно стало забавлять. Она пристально ждала иловила его взгляд: не выдерживая упорно направленного на него взгляда, Алешанет-нет и вдруг невольно, непреодолимою силой, взглядывал на нее сам, и тотчасже она усмехалась торжествующею улыбкой прямо ему в глаза. Алеша конфузился идосадовал еще более. Наконец совсем от нее отвернулся и спрятался за спинустарца. После нескольких минут он опять, влекомый тою же непреодолимою силой,повернулся посмотреть, глядят ли на него или нет, и увидел, что Lise, совсемпочти свесившись из кресел, выглядывала на него сбоку и ждала изо всех сил,когда он поглядит; поймав же его взгляд, расхохоталась так, что даже и старецне выдержал:

– Вы зачем его, шалунья, так стыдите?

Lise вдруг, совсем неожиданно, покраснела, сверкнулаглазками, лицо ее стало ужасно серьезным, и она с горячею, негодующею жалобойвдруг заговорила скоро, нервно:

– А он зачем все забыл? Он меня маленькую на руках носил, мыиграли с ним. Ведь он меня читать ходил учить, вы это знаете? Он два годаназад, прощаясь, говорил, что никогда не забудет, что мы вечные друзья, вечные,вечные! И вот он вдруг меня теперь боится, я его съем, что ли? Чего он не хочетподойти, чего он не разговаривает? Зачем он к нам не хочет прийти? Разве вы егоне пускаете: ведь мы же знаем, что он везде ходит. Мне неприлично его звать, онпервый должен бы был припомнить, коли не забыл. Нет-с, он теперь спасается! Вычто на него эту долгополую-то ряску надели… Побежит, упадет…

И она вдруг, не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеяласьужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом.Старец выслушал ее улыбаясь и с нежностью благословил; когда же она сталацеловать его руку, то вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала:

– Вы на меня не сердитесь, я дура, ничего не стою… и Алеша,может быть, прав, очень прав, что не хочет к такой смешной ходить.

– Непременно пришлю его, – решил старец.

Отсутствие старца из кельи продолжалось минут около двадцатипяти. Было уже за половину первого, а Дмитрия Федоровича, ради которого всесобрались, все еще не бывало. Но о нем почти как бы и забыли, и когда старецвступил опять в келью, то застал самый оживленный общий разговор между своимигостями. В разговоре участвовали прежде всего Иван Федорович и оба иеромонаха.Ввязывался, и по-видимому очень горячо, в разговор и Миусов, но ему опять невезло; он был видимо на втором плане, и ему даже мало отвечали, так что этоновое обстоятельство лишь усилило все накоплявшуюся его раздражительность. Делов том, что он и прежде с Иваном Федоровичем несколько пикировался в познаниях инекоторую небрежность его к себе хладнокровно не выносил: «До сих пор, покрайней мере, стоял на высоте всего, что есть передового в Европе, а это новоепоколение решительно нас игнорирует», – думал он про себя. Федор Павлович,который сам дал слово усесться на стуле и замолчать, действительно некотороевремя молчал, но с насмешливою улыбочкой следил за своим соседом ПетромАлександровичем и видимо радовался его раздражительности. Он давно ужесобирался отплатить ему кое за что и теперь не хотел упустить случая. Наконецне вытерпел, нагнулся к плечу соседа и вполголоса поддразнил его еще раз:

– Ведь вы давеча почему не ушли после «любезно-то лобызаше»и согласились в такой неприличной компании оставаться? А потому, чточувствовали себя униженным и оскорбленным и остались, чтобы для реваншувыставить ум. Теперь уж вы не уйдете, пока им ума своего не выставите.

– Вы опять? Сейчас уйду, напротив.

– Позже, позже всех отправитесь! – кольнул еще раз ФедорПавлович. Это было почти в самый момент возвращения старца.

Спор на одну минутку затих, но старец, усевшись на прежнееместо, оглядел всех, как бы приветливо вызывая продолжать. Алеша, изучивший почтивсякое выражение его лица, видел ясно, что он ужасно утомлен и себяпересиливает. В последнее время болезни с ним случались от истощения силобмороки. Почти такая же бледность, как пред обмороком, распространялась итеперь по его лицу, губы его побелели. Но он, очевидно, не хотел распуститьсобрание; казалось, он имел притом какую-то свою цель – какую же? Алешапристально следил за ним.

– О любопытнейшей их статье толкуем, – произнес иеромонахИосиф, библиотекарь, обращаясь к старцу и указывая на Ивана Федоровича. –Нового много выводят, да, кажется, идея-то о двух концах. По поводу вопроса оцерковно-общественном суде и обширности его права ответили журнальною статьеюодному духовному лицу, написавшему о вопросе сем целую книгу…

– К сожалению, вашей статьи не читал, но о ней слышал, –ответил старец, пристально и зорко вглядываясь в Ивана Федоровича.

– Они стоят на любопытнейшей точке, – продолжал отецбиблиотекарь, – по-видимому, совершенно отвергают в вопросе оцерковно-общественном суде разделение церкви от государства.

– Это любопытно, но в каком же смысле? – спросил старецИвана Федоровича.

Тот наконец ему ответил, но не свысока-учтиво, как боялсяеще накануне Алеша, а скромно и сдержанно, с видимою предупредительностью и,по-видимому, без малейшей задней мысли.

– Я иду из положения, что это смешение элементов, то естьсущностей церкви и государства, отдельно взятых, будет, конечно, вечным,несмотря на то, что оно невозможно и что его никогда нельзя будет привести нетолько в нормальное, но и в сколько-нибудь согласимое состояние, потому чтоложь лежит в самом основании дела. Компромисс между государством и церковью втаких вопросах, как например о суде, по-моему, в совершенной и чистой сущностисвоей невозможен. Духовное лицо, которому я возражал, утверждает, что церковьзанимает точное и определенное место в государстве. Я же возразил ему, что,напротив, церковь должна заключать сама в себе все государство, а не занимать внем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то всущности вещей несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею цельювсего дальнейшего развития христианского общества.

– Совершенно справедливо! – твердо и нервно проговорил отецПаисий, молчаливый и ученый иеромонах.

– Чистейшее ультрамонтанство! – вскричал Миусов, внетерпении переложив ногу на ногу.

– Э, да у нас и гор-то нету! – воскликнул отец Иосиф и,обращаясь к старцу, продолжал: – Они отвечают, между прочим, на следующие«основные и существенные» положения своего противника, духовного лица, заметьтесебе. Первое: что «ни один общественный союз не может и не должен присваиватьсебе власть – распоряжаться гражданскими и политическими правами своих членов».Второе: что «уголовная и судно-гражданская власть не должна принадлежать церквии несовместима с природой ее и как божественного установления, и как союзалюдей для религиозных целей» и наконец, в-третьих: что «церковь есть царство неот мира сего»…