— Я бы не целовал вас так, будь у меня другая. Пригласил быв ресторан или еще куда-нибудь, но все осталось бы на деловом уровне.

— Платоническая дружба? — попыталась пошутить Соренза, но вголосе ее явственно слышалась дрожь.

— Да.

Правду ли он говорит? Она посмотрела в его проницательныесеро-зеленые глаза и поняла, что не знает. Когда-то она уже поверилавлюбленному взгляду — и ошиблась. Воспоминание острым жалом кольнуло в сердце ивызвало судорогу боли на лице.

Николас в который уже раз прочитал ее мысли.

— Но рано или поздно вам придется поверить.

— Почему придется? — не поняла Соренза.

— Потому что вы слишком красивы и желанны. Кем бы он ни был,Соренза, и что бы он ни сделал, ваше будущее в ваших руках, и вы сами сделаетеего таким, каким захотите. Вы так не думаете?

Эйфория от его страстных объятий и нежных поцелуевулетучилась, и она вдруг тихо сказала:

— Его звали Саймон Труман...

— И?

— Мы познакомились, когда мне едва исполнилось восемнадцать.Я вышла за него замуж в девятнадцать, а год спустя развелась. — Она с вызовом иболью посмотрела на Николаса. — Вот и все.

— Еще студенткой? — мягко, но настойчиво уточнил он.

Соренза кивнула. Больше она не скажет ни слова.

Николас Доуэлл, пятнадцать долгих лет вращавшийся в миребольшого бизнеса, научился контролировать свои эмоции, и это помогло ему сохранитьбесстрастное выражение лица.

— Он сделал вам больно?

Это был вопрос, на который — Николас знал это — он не имелправа.

— Я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, — спокойно согласился он. — Но все, что я сказалраньше, правда. Этот Труман — ваше прошлое, а вы должны жить настоящим.

Он не понимает, о чем говорит. Соренза посмотрела на негодолгим задумчивым взглядом. То, что она пережила, — страшно, но ужаснее всего,что это случилось с ней в восемнадцать лет.

— Вы консультировались с психоаналитиком? — спросил Николасчерез несколько секунд.

— Полагаете, что никто и шагу не может ступить безпсихоаналитика? — с раздражением бросила Соренза и чуть мягче добавила: —Кажется, я уже сказала, что не хочу это обсуждать.

— Но вы хоть с кем-нибудь делились своими проблемами?

Сорензе не хотелось ни секунды думать о Саймоне. Ее тошнилоот воспоминаний о нем. Она тяжело сглотнула и отчеканила:

— Предпочитаю никогда этого не делать.

Расскажи она кому-нибудь правду, ей бы все равно не сталолегче. Даже сейчас, когда прошло десять лет, она бы так не поступила. Естьвещи, о которых рассказывать другому человеку просто унизительно.

— Я совершила большую ошибку, выйдя за него замуж, и этовсе, что вам надо знать.

Черт возьми, она так ничего и не рассказала! Николас ничемне выдал своего разочарования.

— Да, вы правы, — с легкостью произнес он. — Однако вернемсяк нам с вами...

— К нам с вами? — недоуменно спросила Соренза. — Но нетникаких «нас с вами»!

— Еще как есть! Вы можете называть это как угодно, но вашетело с самого начала знало, чего хочет, даже до того, как ваш разум понял это,— бархатным голосом произнес Николас, многозначительно подняв бровь.

— Вы имеете в виду секс, — заявила Соренза, — и большеничего.

В его глазах вспыхнул игривый огонек.

— А что в этом плохого, моя кошечка?

— Пожалуйста, не называйте меня так. Все обращаются ко мнепо имени.

— Но я не все, — медленно произнес Николас. — Не так ли?

Так! Ее кожа покрылась мурашками.

— Кроме того, ваше красивое имя у всех на устах, оно всемпривычно. А «кошечка» звучит мягко и тепло, и чертовски сексуально. Впрочем,давайте же наконец закончим выяснять отношения, — предложил он. — Белл уже,наверное, заждалась нас.

— Не могу поверить, что вы буквально напросились к ней навыходные, — расстроенно произнесла Соренза.

— Да, это так, — довольный собой подтвердил Николас. — Акроме того, вам придется поверить, что вы еще ничего не видели в жизни,Соренза.

Теплым июньским вечером, когда в воздухе, напоенномароматами лета, слышался звонкий щебет птиц, автомобиль Доуэлла подъезжал помощенной булыжником аллее к дому Изабелл и Джорджа Даймонд. Соренза всю дорогупредавалась грустным размышлениям и была рада, что ее спутник молчит и ейничего не надо говорить. Она не рассказывала Николасу о жилище кузины, и, когдаего взору открылась лужайка, а на ней роскошный особняк, увитый розами, он ввосхищении произнес:

— Вот это да!

Слова Николаса несколько ослабили напряжение, возникшеемежду ними во время пути.

— Чудесно, правда? — сказала Соренза и добавила: — Позадидома есть еще изумительный цветник, где растут нарциссы и тюльпаны. Это местовсегда казалось мне раем на земле.

— Легко могу поверить, — кивнул Николас. — Однако подобныйособняк дорого стоит, — заметил он, глядя на вход с колоннами и огромные окна.— Я и не подозревал, что преподавателям университета так хорошо платят.

— Джордж не простой преподаватель, а профессор. Но на свойзаработок он все равно не смог бы выстроить такой дом — тут вы правы. Особняк досталсяему в наследство от отца, который удачно сыграл на бирже и купил этот участоквместе с домом. Сам Джордж — известный специалист в своей области, но, как всеученые, настолько рассеян, что никогда не помнит ни какое сегодня число, никакой день недели. Как говорит Белл, он не от мира сего. Она для него большемать, чем жена. Родители гордились бы Джорджем, если бы были жи...

Николас повернулся к Сорензе и, протянув руку, дотронулся доее нежной щеки, заставив прерваться на полуслове.

— Персик со сливками, — произнес он еле слышно. — Оченьамериканский и все же с французским ароматом. Ваши родители тоже гордились бывами... — Соренза рассказала ему несколько недель назад, когда они были вбольнице, что еще ребенком осиротела, но ему хотелось знать больше. — Как ониумерли?

Молодая женщина ответила так, как они всей семьейдоговорились некогда отвечать:

— Мама умерла от кровоизлияния в мозг, а отец не мог житьбез нее...

— Он покончил с собой?

Она кивнула, слегка покраснев. Ей никогда еще так трудно не даваласьэта ложь. И Соренза испытала огромное облегчение, увидев Изабелл, котораястояла на ступенях и махала им рукой.

— Белл зовет нас.