Трудно представить, до какой степени князь оживился иободрился в этот вечер. Он был весел так, что уж на него глядя становилосьвесело, — так выражались потом сестры Аглаи. Он разговорился, а этого с ним ещене повторялось с того самого утра, когда, полгода назад, произошло его первоезнакомство с Епанчиными; по возвращении же в Петербург он был заметно инамеренно молчалив и очень недавно, при всех, проговорился князю Щ., что емунадо сдерживать себя и молчать, потому что он не имеет права унижать мысль, самизлагая ее. Почти он один и говорил во весь этот вечер, много рассказывал;ясно, с радостью и подробно отвечал на вопросы. Но ничего, впрочем, похожего налюбезный разговор не проглядывало в словах его. Всё это были такие серьезные,такие даже мудреные иногда мысли. Князь изложил даже несколько своих взглядов,своих собственных затаенных наблюдений, так что всё это было бы даже смешно,если бы не было так “хорошо изложено”, как согласились потом все слушавшие.Генерал хоть и любил серьезные разговорные темы, но и он, и ЛизаветаПрокофьевна нашли про себя, что уж слишком много учености, так что стали подконец вечера даже грустны. Впрочем, князь до того дошел под конец, чторассказал несколько пресмешных анекдотов, которым сам же первый и смеялся, такчто другие смеялись более уже на его радостный смех, чем самим анекдотам. Чтоже касается Аглаи, то она почти даже и не говорила весь вечер; зато, неотрываясь, слушала Льва Николаевича, и даже не столько слушала его, сколькосмотрела на него.

— Так и глядит, глаз не сводит; над каждым-то словечком еговисит; так и ловит, так и ловит! — говорила потом Лизавета Прокофьевна своемусупругу: — а скажи ей, что любит, так и святых вон понеси!

— Что делать — судьба! — вскидывал плечами генерал, и долгоеще он повторял это полюбившееся ему словечко. Прибавим, что, как деловомучеловеку, ему тоже многое чрезвычайно не понравилось в настоящем положении всехэтих вещей, а главное — неясность дела; но до времени он тоже решился молчать иглядеть… в глаза Лизавете Прокофьевне.

Радостное настроение семейства продолжалось недолго. Надругой же день Аглая опять поссорилась с князем, и так продолжалосьбеспрерывно, во все следующие дни. По целым часам она поднимала князя на смех иобращала его чуть не в шута. Правда, они просиживали иногда по часу и по два вих домашнем садике, в беседке, но заметили, что в это время князь почти всегдачитает Аглае газеты или какую-нибудь книгу.

— Знаете ли, — сказала ему раз Аглая, прерывая газету, — язаметила, что вы ужасно необразованы; вы ничего хорошенько не знаете, еслисправляться у вас: ни кто именно, ни в котором году, ни по какому трактату? Выочень жалки.

— Я вам сказал, что я небольшой учености, — ответил князь.

— Что же в вас после этого? Как же я могу вас уважать послеэтого? Читайте дальше; а впрочем, не надо, перестаньте читать.

И опять в тот же вечер промелькнуло что-то очень для всехзагадочное с ее стороны. Воротился князь Щ. Аглая была к нему очень ласкова,много расспрашивала об Евгении Павловиче. (Князь Лев Николаевич еще неприходил.) Вдруг князь Щ. как-то позволил себе намекнуть на “близкий и новыйпереворот в семействе”, на несколько слов, проскользнувших у ЛизаветыПрокофьевны, что, может быть, придется опять оттянуть свадьбу Аделаиды, чтобобе свадьбы пришлись вместе. Невозможно было и вообразить, как вспылила Аглая,на “все эти глупые предположения”; и между прочим, у ней вырвались слова, что“она еще не намерена замещать собой ничьих любовниц”.

Эти слова поразили всех, но преимущественно родителей. ЛизаветаПрокофьевна настаивала в тайном совете с мужем, чтоб объясниться с княземрешительно насчет Настасьи Филипповны.

Иван Федорович клялся, что всё это одна только “выходка” ипроизошла от Аглаиной “стыдливости”; что если б князь Щ. не заговорил о свадьбе,то не было бы и выходки, потому что Аглая и сама знает, знает достоверно, чтовсё это одна клевета недобрых людей, и что Настасья Филипповна выходит заРогожина; что князь тут не состоит ни при чем, не только в связях; и даженикогда и не состоял, если уж говорить всю правду-истину.

А князь всё-таки ничем не смущался и продолжалблаженствовать. О, конечно, и он замечал иногда что-то как бы мрачное инетерпеливое во взглядах Аглаи; но он более верил чему-то другому, и мракисчезал сам собой. Раз уверовав, он уже не мог колебаться ничем. Может быть, онуже слишком был спокоен; так, по крайней мере, казалось и Ипполиту, однаждыслучайно встретившемуся с ним в парке.

— Ну, не правду ли я вам сказал тогда, что вы влюблены, —начал он, сам подойдя к князю и остановив его. Тот протянул ему руку ипоздравил его с “хорошим видом”. Больной казался и сам ободренным, что таксвойственно чахоточным.

Он с тем и подошел к князю, чтобы сказать ему что-нибудьязвительное насчет его счастливого вида, но тотчас же сбился и заговорил осебе. Он стал жаловаться, жаловался много и долго, и довольно бессвязно.

— Вы не поверите, — заключил он, — до какой степени они всетам раздражительны, мелочны, эгоистичны, тщеславны, ординарны; верите ли, чтоони взяли меня не иначе как с тем условием, чтоб я как можно скорее помер, ивот, все в бешенстве, что я не помираю, и что мне, напротив, легче. Комедия!Бьюсь об заклад, что вы мне не верите?

Князю не хотелось возражать.

— Я даже иногда думаю опять к вам переселиться, — небрежноприбавил Ипполит. — Так вы, однако, не считаете их способными принять человекас тем, чтоб он непременно и как можно скорее помер?

— Я думал, они пригласили вас в каких-нибудь других видах.

— Эге! Да вы таки совсем не так просты, как вас рекомендуют!Теперь не время, а то бы я вам кое-что открыл про этого Ганечку и про надеждыего. Под вас подкапываются, князь, безжалостно подкапываются и… даже жалко, чтовы так спокойны. Но увы, — вы не можете иначе!

— Вот о чем пожалели! — засмеялся князь: — что ж, по-вашему,я был бы счастливее, если б был беспокойнее?.

— Лучше быть несчастным, но знать, чем счастливым и жить… вдураках. Вы, кажется, нисколько не верите, что с вами соперничают и… с той стороны?

— Ваши слова о соперничестве несколько циничны, Ипполит; мнежаль, что я не имею права отвечать вам. Что же касается Гаврилы Ардалионовича,то согласитесь сами, может ли он оставаться спокойным после всего, что онпотерял, если вы только знаете его дела хоть отчасти? Мне кажется, что с этойточки зрения лучше взглянуть. Он еще успеет перемениться; ему много жить, ажизнь богата… а впрочем… впрочем, — потерялся вдруг князь, — насчет подкопов… ядаже и не понимаю, про что вы говорите; оставим лучше этот разговор, Ипполит.

— Оставим до времени; к тому же ведь нельзя и безблагородства, с вашей-то стороны. Да, князь, вам нужно самому пальцем пощупать,чтоб опять не поверить, ха-ха! А очень вы меня презираете теперь, как выдумаете?