Лебедев явился довольно рано, в начале десятого, и почтисовсем хмельной. Хоть и не заметлив был князь в последнее время, но ему как-тов глаза бросилось, что со времени переселения от них генерала Иволгина, вот ужетри дня, Лебедев очень дурно повел себя. Он стал как-то вдруг чрезвычайно салени запачкан, галстук его сбивался на сторону, а воротник сюртука был надорван. Усебя он даже бушевал, и это было слышно через дворик; Вера приходила раз вслезах и что-то рассказывала. Представ теперь, он как-то очень страннозаговорил, бия себя в грудь, и в чем-то винился…

— Получил… получил возмездие за измену и подлость мою…Пощечину получил! — заключил он наконец трагически.

— Пощечину! От кого?.. И так спозаранку?

— Спозаранку? — саркастически улыбнулся Лебедев: — время тутничего не значит… даже и для возмездия физического… но я нравственную…нравственную пощечину получил, а не физическую!

Он вдруг уселся без церемонии и начал рассказывать. Рассказего был очень бессвязен; князь было поморщился и хотел уйти; но вдруг несколькослов поразили его. Он остолбенел от удивления… Странные вещи рассказал господинЛебедев.

Сначала дело шло, повидимому, о каком-то письме; произнесенобыло имя Аглаи Ивановны. Потом вдруг Лебедев с горечью начал обвинять самогокнязя; можно было понять, что он обижен князем. Сначала, дескать, князь почтилего своею доверенностью в делах с известным “персонажем” (с НастасьейФилипповной); но потом совсем разорвал с ним и отогнал его от себя со срамом, идаже до такой обидной степени, что в последний раз с грубостью будто быотклонил “невинный вопрос о ближайших переменах в доме”. С пьяными слезамипризнавался Лебедев, что “после этого он уже никак не мог перенести, тем паче,что многое знал… очень многое… и от Рогожина, и от Настасьи Филипповны, и отприятельницы Настасьи Филипповны, и от Варвары Ардалионовны… самой-с… и от… иот самой даже Аглаи Ивановны, можете вы это вообразить-с, чрез посредствоВеры-с, через дочь мою любимую Веру, единородную… да-с… а впрочем, неединородную, ибо у меня их три. А кто уведомлял письмами Лизавету Прокофьевну,даже в наиглубочайшем секрете-с, хе-хе! Кто отписывал ей про все отношения и…про движения персонажа Настасьи Филипповны, хе-хе-хе! Кто, кто сей аноним,позвольте спросить?”

— Неужто вы? — вскричал князь.

— Именно, — с достоинством ответил пьяница, — и сегодня же вполовине девятого, всего полчаса… нет-с, три четверти уже часа как известилблагороднейшую мать, что имею ей передать одно приключение… значительное.Запиской известил чрез девушку, с заднего крыльца-с. Приняла.

— Вы видели сейчас Лизавету Прокофьевну? — спросил князь,едва веря ушам своим.

— Видел сейчас и получил пощечину… нравственную. Воротилаписьмо назад, даже шваркнула, нераспечатанное… а меня прогнала в три шеи…впрочем, только нравственно, а не физически… а впрочем, почти что и физически,немного недостало!

— Какое письмо она вам шваркнула, нераспечатанное?

— А разве… хе-хе-хе! Да ведь я еще вам не сказал! А я думал,что уж сказал… Я одно такое письмецо получил, для передачи-с…

— От кого? Кому?

Но некоторые “объяснения” Лебедева чрезвычайно трудно былоразобрать и хоть что-нибудь в них понять. Князь однако же сообразил сколькомог, что письмо было передано рано утром, чрез служанку, Вере Лебедевой, дляпередачи по адресу… “так же как и прежде… так же как и прежде, известномуперсонажу и от того же лица-с… (ибо одну из них я обозначаю названием “лица”-с,а другую лишь только “персонажа”, для унижения и для различия; ибо есть великаяразница между невинною и высоко-благородною генеральскою девицей и… камелией-с)и так, письмо было от “лица”-с, начинающегося с буквы А”…

— Как это можно? Настасье Филипповне? Вздор! — вскричалкнязь.

— Было, было-с, а не ей, так Рогожину-с, всё равно,Рогожину-с… и даже господину Терентьеву было, для передачи, однажды-с, от лицас буквы А, — подмигнул и улыбнулся Лебедев.

Так как он часто сбивался с одного на другое и позабывал, очем начинал говорить, то князь затих, чтобы дать ему высказаться. Но всё-такибыло чрезвычайно неясно: чрез него ли именно шли письма, или чрез Веру? Если онсам уверял, что “к Рогожину всё равно что к Настасье Филипповне”, то, значит,вернее, что не чрез него шли они, если только были письма. Случай же, какимобразом попалось к нему теперь письмо, остался решительно необъясненным; вернеевсего надо было предположить, что он как-нибудь похитил его у Веры… тихонькоукрал и отнес с каким-то намерением к Лизавете Прокофьевне. Так сообразил ипонял наконец князь.

— Вы с ума сошли! — вскричал он в чрезвычайном смятении.

— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответилЛебедев; — правда, я хотел-было вам вручить, вам, в ваши собственные руки, чтобуслужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшейматери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написалдавеча на бумажке, предварительно, прося приема, в восемь часов двадцать минут,тоже подписался: “ваш тайный корреспондент”; тотчас допустили, немедленно, дажес усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.

— Ну?..

— А там уж известно-с, чуть не прибила-с; то-естьчуть-чуть-с, так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А письмо мнешваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, — видел, заметил, — нораздумала и шваркнула: “коли тебе, такому, доверили передать, так и передай”…Обиделась даже. Уж коли предо мной не постыдилась сказать, то, значит,обиделась. Характером вспыльчивы!

— Где же письмо-то теперь?

— Да всё у меня же, вот-с!

И он передал князю записку Аглаи к Гавриле Ардалионовичу,которую тот с торжеством, в это же утро, два часа спустя, показал сестре.

— Это письмо не может оставаться у вас.

— Вам, вам! Вам и приношу-с, — с жаром подхватил Лебедев, —теперь опять ваш, весь ваш с головы до сердца, слуга-с, после мимолетнойизмены-с! Казните сердце, пощадите бороду, как сказал Томас Морус… в Англии и вВеликобритании-с. Mea culpa, mea culpa,[42] как говорит Римская папа… то-есть:он Римский папа, а я его называю: “Римская папа”.

— Это письмо должно быть сейчас отослано, — захлопоталкнязь; — я передам.

— А не лучше ли, а не лучше ли, благовоспитаннейший князь, ане лучше ли-с… эфтово-с!

Лебедев сделал странную, умильную гримасу; он ужаснозавозился вдруг на месте, точно его укололи вдруг иголкой, и лукаво подмигиваяглазами, делал и показывал что-то руками.

— Что такое? — грозно спросил князь.

— Предварительно бы вскрыть-с! — прошептал он умилительно икак бы конфиденциально.