полезные советы относительно того, как можно сэкономить на питании и одежде во время периода чрезвычайной ситуации. Фотографии войск в боевой обстановке, медсестер и волонтеров, собирающих посылки для солдат, направляли патриотические чувства в определенное эмоциональное русло. Другие журналы публиковали подобные же истории. После 1933 г. было трудно найти на страницах японских периодических изданий интерпретацию событий, расходящуюся с официальной точкой зрения, которая утверждала, что Япония в Северной Азии защищала свои законные права и интересы.

Сторонники японской идеи и далее продолжали сжимать допустимые границы политической дискуссии. С середины периода Мэйдзи некоторые консерваторы начали выступать в поддержку нихон суги, или японизма. В нем они видели альтернативу стремительной вестернизации. В частности, они стремились сохранить традиционные ценности, а также то, что они считали уникальным традиционным государственным устройством Японии, или кокутай. Для многих консерваторов эпохи Мэйдзи концепция кокутай вращалась вокруг двух принципов: божественная императорская династия правит с незапамятных времен, а между добродетельным монархом и верными подданными существуют тесные связи. Императорский рескрипт 1890 г. об образовании отражал подобное видение кокутай, заявляя: «Наши Божественные Предки создали Нашу Империю на фундаменте широком и прочном», а также призывая «верных подданных» императора «отважно жертвовать собой ради Государства, и таким образом охранять и преумножать процветание Нашего Императорского Трона, возникшего одновременно с небесами и землей»{269}.

В 1930-х консервативные сторонники японской идеи смотрели на себя как на защитников этих идеалов. Когда Япония вступила в ситуацию чрезвычайного положения, они заняли очевидно патриотические позиции, начали открыто выступать против либеральных, капиталистических идеологий, пришедших с Запада, и яростно нападать на любого, кто отказывался поддержать императорскую семью-нацию в условиях крайней необходимости. Даже Итобэ Инадзо, апологет японского колониализма, оказался в феврале 1932 г. под огнем сторонников японской идеи, после того как он заявил на пресс-конференции, что существуют две силы, угрожающие миру: коммунизм и милитаризм. Из них, продолжал Нитобэ, его более всего беспокоит милитаризм, поскольку именно он в долгосрочной перспективе «может причинить больше ущерба»{270}. Ассоциация императорских военных резервистов, насчитывавшая в своих рядах 3 миллиона членов по всей стране, сразу же расценила это как атаку на японские вооруженные силы. В серии памфлетов, появившихся вслед за этим, Нитобэ был обвинен в «нелояльности», «отсутствии патриотизма» и «предательстве». Угрозы приобрели столь резкий характер, что обычно невозмутимый Нитобэ решил предстать перед лидерами ассоциации и покаяться в грехах. Его слова, дескать, были «неправильно истолкованы».

Наиболее зрелищная попытка правых реакционеров заставить замолчать тех, кто отказывался признать их идеологию, связана с именем ученого-конституционалиста Минобэ Тацукичи. Теория Минобэ, согласно которой император был лишь одним «органом» государства, а другие органы — парламент, чиновничество, кабинет и так далее — наделены конституцией определенными властными полномочиями, приобрела особую популярность в период Тайсо. Она явилась философским обоснованием появления многочисленных руководящих элит и партийных кабинетов. Однако в 1930-х подвергли теорию Минобэ острой критике. Сражение разгорелось в 1934 г., когда организации правого толка, в том числе и Ассоциация императорских военных резервистов, опубликовали несколько обличительных книг и памфлетов, заявляя, что идеи Минобэ были не чем иным, как оскорблением императора и изменой государству. «Теория императора-органа противоположна самой сущности нашего уникального государственного устройства и оскорбительна по отношению к трону, — говорилось в одном трактате. — Она совершенно не сочетается с нашим традиционным образом мысли. Мы призываем всех японцев к большему уважению к нашей конституции, более ясно представлять себе концепцию нашего национального государства, возвеличивать японский дух и стремиться к достижению этих целей 19 честно и искренне»{271}.

Парламент подключился к событиям 18 февраля 1935 г., когда члены Палаты Пэров, в состав которой Минобэ был введен тремя годами ранее, осудили его идеи. 26 марта тайным голосованием органическая теория была признана неверной. «Правительство, — говорилось в резолюции, — должно предпринять решительные меры против речей и теорий, несовместимых с благородным и бесподобным государственным устройством Японии»{272}. В том же месяце один из членов нижней палаты направил в Токийский районный суд формальную жалобу на оскорбление величия. При этом он цитировал органическую теорию, как фактор, действующий разрушительно на коку тай. 9 апреля Министерство внутренних дел запретило три книги Минобэ. Их опозоренный автор 18 сентября покинул свое место в Палате Пэров.

Роль парламента и Министерства внутренних дел в осуждении Минобэ высветила еще один аспект новой политики 1930-х. Многие правительственные чиновники желали использовать ресурсы государственной власти для ограничения инакомыслия и усиления патриотического единства в Японии в период чрезвычайной ситуации. По иронии судьбы, наиболее экстремистское крыло правого фланга японской политики само стало жертвой этого пресса. Правящие круги не были толерантными по отношению к мятежникам любого толка, которые стремились к насильственному свержению существующей государственной власти. В 1935 г. полиция по подозрению в мятежных настроениях арестовала 147 правых реакционеров. Однако, как и следовало ожидать, более мощная волна репрессий обрушилась на левое политическое крыло, как это показано в таблице 12.4. В сети полиции попали такие знаменитые деятели, сами себя считавшие коммунистами, как Сано Манабу и Каваками Хадзиме, равно как и другие мужчины и женщины, просто заподозренные в наличии у них разрушительных идей. В их числе были несколько учителей начальных школ из префектуры Нагано, обвиненные в 1933 г. в пропаганде антиимперских идей.

Полиция и общественные обвинители, осуществлявшие репрессии, бросали за решетку коммунистов и других левых в надежде побудить их к тонко. Этот термин означал «изменение направления», однако в 1930-х под ним понималось публичное отречение от прежних идеологических взглядов. Как пояснял один из ведущих обвинителей, ни один из сторонников левой идеологии не является абсолютно «безнадежным». «Поскольку все они являются японцами, рано или поздно они все придут к осознанию ошибочности своих идей» и вернутся в ряды лояльных и преданных граждан{273}. Для достижения этой цели полиция подвергала арестованных бесконечным допросам. При этом оказывалось психологическое давление с целью внушения задержанным чувства вины за то, что они не поддерживают свою семью-нацию. Если все это не приносило результата, обращались к телесным наказаниям.

Первым великим достижением было отречение Сано Манабу, высокопоставленного функционера японской коммунистической партии, арестованного в 1929 г. Его обвиняли в «преступных мыслях», поскольку он возглавлял организацию, которая выступала за свержение кокутай. Суд приговорил его к пожизненному заключению. В июне 1933 г. Сано ошеломил левое сообщество, объявив о переходе в новую веру. В длинном меморандуме, написанном в тюрьме, он называл ЯКП «негативной силой, движущейся в неверном направлении», превозносил императора за то, что тому «принадлежит центральная роль в построении единой Японии» и одобрял