в его порядочности и, если сказать откровенно, одобряю его действия: грубость, неуважение к человеку, хамство, в каких бы видах они ни проявлялись, должны незамедлительно пресекаться. Незамедлительно! Но, он покосился в сторону Юры, – но, желательно не кулаками. М-да… Однако тут особый случай. Повторяю, речь идет о вашей безопасности.

– Я пойду, – вдруг решительно сказал Юра и поспешно вытер ладонями щеки. – Только, дедушка, пожалуйста, будь рядом со мной. Ничего не говори, только будь рядом.

На этом дело и кончилось. Поправив свою бабочку, пригладив волосы и почистив брюки, Юра решительно спустился с крыльца, за ним важно следовал хмурый Павел Аристархович. Через несколько минут они вернулись. Юра – с красными, неровными пятнами на лице, Павел Аристархович – внешне спокойный, невозмутимый. «Все в порядке, – кратко резюмировал он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Мой внук извинился перед „противником“, но этим не уронил свою честь. Отнюдь не уронил…»

Позднее я узнала от Нинки подробности происшедшего. После «гадких» слов Ханса и безуспешного требования к нему Юры извиниться Нинка, недолго думая, улучила момент, обогнула Ханса сзади и, крепко обхватив его за руки, закричала Юре:

– Ну, чего ты ждешь? Дай ему хорошенько… Дай!

Ханс крутился, лягался, пытался оторвать Нинку от себя, сумел даже куснуть ее за палец, но та цепко держалась за него.

– Дай же ему! – подстегивала она Юру. – Ой, не могу больше… Скорей!..

И Юра «дал». Неумело и нерешительно он ткнул Ханса куда-то в плечо и тут же получил смачный плевок в лицо. После этого Юра, конечно же, не на шутку рассердился и «дал» Хансу уже по-настоящему – кулаком по носу. Ханс взвыл, вырвался наконец из Нинкиных рук, и оба мальчишки, сцепившись, покатились по земле. У Юры опыта в драках не было, и скоро Ханс стал брать верх. Но тут на выручку, естественно, кинулась Нинка, и Ханс получил второй раз по тому же носу.

– Так ведь это же ты во всем виновата, – с укором сказала я Нинке. – Ты спровоцировала эту драку! Если бы не твоя подначка, Юра никогда бы не стал связываться с Хансом.

– А пусть, – Нинка хитро сощурила на меня глаза. – Пусть подрались. Теперь этот неженка Юрочка хоть стал похож на настоящего мальчишку. А то ходит сзади: «пожалуйста», «с удовольствием», «весьма рад», «битте-дритте»…

Вот такая она – Нинка. Что с ней будет дальше?

2 августа

Понедельник

Хорошо сидеть вот так в «файерабенд»[78] на бугорке за домом, поджав под себя ноги, и смотреть вдаль, и думать тоже о далеком. Темнота быстро сгущается, обступает со всех сторон, скоро не будет видно этих букв.

Передо мной мирный пейзаж – четыре лобастых, пегих теленка на общипанной луговине, а за нею переливается волнами в вечернем сумраке днем золотое, а сейчас – темно-бурое море пшеницы, упирающееся в далекую, черно-зеленую кромку леса. Прямо надо мной провисло, тонко вызванивает о чем-то своем беспокойно снующее кисейное облачко надоедливой мошкары. Небо, по-вечернему хмурое, будто подернутое туманом, в той стороне, где Россия, – засиневшее… Прохладный ветер так приятно освежает горячую голову, заигрывает с прядью волос. Пряно пахнет фруктами.

Но почему, почему так горько на сердце, будто ядовитая ржавчина точит, и точит, и точит его? Почему? Сегодня, как никогда, чувствую себя такой несчастной, такой одинокой. Знал бы кто, как мне тяжело… Легче немножко стало, когда нахлынули слезы при виде эшелона, идущего на Восток. Они, слезы, словно бы отъели частицу ржавчины на сердце.

Темно. Букв совсем не видно. Слезы и ночь мешают писать. Пора идти.

8 августа

Воскресенье

Наконец-то пришли газеты – их отчего-то не было больше недели. В надежде найти свежие, желанные новости все набросились на них, но увы, увы. Из коротких заметок, объединенных общим заголовком «Война», ничего нельзя понять, что происходит сейчас на родимой русской земле. Только общие слова, слова, слова… А как хочется знать больше, и, главное, знать правду! И вот, пробегая торопливо глазами похожие друг на друга, как близнецы, строчки, невольно стараешься разгадать то, о чем эти фальшивописаки никогда не напишут, никогда не расскажут. Не верю я, да и никто из нас не верит, что там, под Курском, по-прежнему лишь «бои местного значения». Не может быть того, чтобы наши снова остановились, не продолжают гнать немцев прочь.

Очень коротко сообщается о том, что «штрейкбрехеры» из итальянского правительства, вступив на ложный, пагубный для страны путь, отстранили «верного сподвижника фюрера, отца итальянской нации, ближайшего друга всего германского народа» Бенито Муссолини от власти. Нового правителя Италии маршала Бадольо, а вместе с ним и всех его соратников газета гневно клеймит предателями, называет их «прокоммунистами», щедро награждает разными нелестными эпитетами, вроде «трусливых псов» и «гнусных шакалов». (Бедные, ничего не подозревающие животные – псы и шакалы – они-то тут при чем?)

А союзники-то, видимо, еще пока бездействуют, о них в газете – ни строчки.

Неделя прошла в каторжной, муторной работе. Несколько дней копали ранний картофель и тут же вывозили его на станцию, грузили в товарный вагон. А позавчера и вчера снова занимались жатвой. Теперь ржи осталось немного, а впереди – пшеница, ячмень, овес. А затем – рапс, люпин, конопля… О Боже, когда это кончится?

Вчера вечером Шмидт сказал, что с понедельника Леонид, Василий и Сима командируются на три дня к Бангеру – отрабатывать оказанную им помощь. Я подосадовала в душе – уж лучше бы он меня послал туда вместо Симы – все было бы какое-то разнообразие. Но нам выпало другое: Миша получил на завтра задание хорошенько пробороновать картофельное поле, а мне, маме и Нинке собирать оставшийся в земле картофель. Тьфу, вот уж нудное дело.

Сегодня, вопреки ожиданиям, у нас мало было гостей. Зато пришла тетя Таня из Почкау, да заявились неизменные Павел Аристархович с Юрой. Но я с ними рассиживаться не стала, а сразу после обеда отправилась к Клееманну, к Гале. Вчера она передала через Лешку Болтуна, что будет ждать меня в три часа и мы отправимся к Люсе.

Я заявилась немножко раньше, и Галя была еще занята какими-то хозяйственными делами. Фрау Клееманн предложила подождать наверху, показала мне Галину каморку. В ожидании я рассматривала фотографии, что приколоты к стене над узкой кроватью… Вот Галя совсем маленькая, с куклой в руках, по-смешному серьезная, с надеждой и со страхом уставившаяся в объектив фотоаппарата: «сейчас вылетит птичка…» Вот она – школьница-первоклашка, с большим бантом, венчающим перекинутую