русским эмигрантам, возможно, не под силу даже представить себе тот всеобщий подъем и энтузиазм, каким был охвачен народ. В небывало кратчайший срок мы восстановили почти все, подняли страну из руин.

Дядя Саша, прищурясь, посмотрел на Павла Аристарховича.

– Вы думаете, наше руководство не знало, не догадывалось об агрессивных планах Гитлера в отношении СССР? Знало. Догадывалось. Но мы вынуждены были идти на компромисс, на заключение «пакта о ненападении» в силу своей еще очень слабой обороноспособности. Вынуждены.

– Мы говорим, уважаемый, о разных вещах, – сухо прервал дядю Сашу Павел Аристархович (наверное, разобиделся за то, что тот еще раз подчеркнул его, эмигрантскую, разобщенность с Россией в самое тяжкое для нее время). – Упомянув о сталинских ошибках, я имел в виду тот раскол, который Сталин внес в созданный Лениным Коминтерн, а следовательно, и в Международное рабочее движение – и в частности, в немецкое рабочее движение. Вместо того чтобы объединиться с социал-демократической партией, которая с самого начала заняла твердую антифашистскую позицию, Сталин заклеймил немецких социал-демократов, как ярых, заклятых врагов революционного пролетариата. Вот эта сталинская раскольническая политика, отсутствие единства в Коминтерне и ускорили приход Гитлера к власти, к становлению и укреплению фашизма в Германии.

Господи, о каких вещах они говорят! Раскол Коминтерна… Социал-демократы… Для меня эти понятия – что темный лес в ночи. Какие же мы – я имею в виду мое поколение – дубари, что так мало или почти ничего не знаем об окружающем нас сложном и противоречивом мире, с накалом бушующих в нем разнородных страстей, с низвержением и взлетом тех или иных идеалов. Почему же в школе-то нас не научили хоть немножко разбираться в политике, мыслить политически? Да, мы учили историю, учили географию, естествознание, алгебру, геометрию, тригонометрию, физику, химию. Мы читали классическую литературу, возмущались крепостным правом, восхищались Великой французской революцией. Нас учили даже петь! А вот о том, что происходит вокруг нас, в наше время, мы почему-то знаем так мало, так поверхностно. Если бы это было иначе, мы – Игорь, Мишка, Нина, я – не сидели бы сейчас с такими глупыми, пристыженными физиономиями, а поспорили бы с «бывшим», постарались бы опровергнуть эти его гнусные измышления о нашем Сталине и о проводимой им будто бы вероломной политике…

Тут беседу прервали, а заодно и разрядили начавшуюся сгущаться обстановку шумно ворвавшиеся в комнату Юра с Нинкой. Юра, всегда скромный, опрятный, стеснительный, на этот раз был не похож на себя. Щеки его горели, волосы взлохматились, под правым глазом наливался синевой крупный фингал. Его голубенькая рубашка была помята, одна штанина коротких брючек задралась, обнажив штопаный полосатый носок. Непременный атрибут воскресного наряда мальчишки – галстук-бабочка – оторвался и висел сбоку на тесемке.

– Эт-то что такое? – от неожиданности Павел Аристархович даже стал заикаться. – В к-каком ты виде? Что произошло?

– Он подрался с Хансом! – выскочила вперед Нинка, у которой видок тоже был не лучше Юриного: косичка растерзана, без банта, платье испачкано, коленки в пыли и поцарапаны.

– Подрался?! – Павел Аристархович выглядел крайне удивленным. – Ты подрался с немецким мальчиком? Но за что? – Он притянул к себе Юру. – Я спрашиваю, за что ты подрался? Какая была тому причина?

Юра стоял прямо, старался держаться мужественно (мне он напомнил взъерошенного храброго воробьишку, зажатого когтистой лапой коршуна). Теперь щеки его были бледны, широко раскрытые зеленые глаза медленно наполнялись слезами. Он досадливо сморгнул непрошеные слезинки.

– Ханс оскорбил ее. – Юра кивнул на Нинку. – Я потребовал от него извинений. Он не послушал. Ну и…

– …И ты стал драться. Уподобился уличному хулигану. И это – мой внук! М-да… – Павел Аристархович перевел взгляд на Нинку. – Как он оскорбил девочку?

– Этих гадких слов я не могу повторить. – Голос Юры звучал тихо, но непреклонно. – Я же объяснил – он оскорбил ее…

– Сначала Ханс дразнил нас женихом и невестой, – не вытерпела опять Нинка. – Мы с Юрой играли за домом, его не задевали. Я только сказала ему, чтоб заткнулся. Тогда он стал кривляться и еще что-то говорил по-немецки. Я, правда, не поняла…

Сима тотчас же дернула Нинку за растрепанную косичку, сердито шлепнув по заднему месту, толкнула ее в угол, за кровать: мол, молчи, выскочка! – это все твои проделки – я знаю. Мол, наш разговор с тобой еще впереди.

– Чем закончилась эта ваша баталия? – Павел Аристархович говорил спокойно. – Твой визави пошел домой в таком же виде?

– Юра расквасил Хансу нос! – снова не выдержала из-за кровати Нинка и коротко хихикнула. – Отправился к своей мамаше с красными соплями.

Я тоже не смогла подавить усмешку: бедный Хансов нос – уж столько раз ему доставалось от той же Нинки!

– Вот что, – Павел Аристархович говорил негромко, раздельно, словно чеканил слова, – вот что, Юрий. Ты сейчас же, немедленно, пойдешь к этому Хансу и сам – понимаешь – сам! – извинишься перед ним и перед его мамой. Немедленно! Приведи себя в порядок и отправляйся. Ну… Ну?!

Но Юра оставался неподвижным. Я видела, как он мучительно страдал от своего непослушания, вероятно оказанного им впервые, как беспомощно и отчаянно, до побеления в суставах, сжимались и разжимались его грязные, в ссадинах кулачки. Из его опущенных глаз текли по щекам слезы.

– Павел Аристархович. – Я не могла не вмешаться. – Юра вступился за честь девочки, он поступил как настоящий рыцарь, как джентльмен. Надо ли ему унижаться до извинений перед обидчиком? Вы, пожалуйста, простите меня, что я не в свое дело… Но этот Ханс! Мы же знаем его. Он уже не впервые задирается.

– Дедушка Аристарх, – от волнения и от жалости к Юре Нинка забыла имя Павла Аристарховича. – Я пойду сейчас к фрау Эрне и сама все объясню ей и попрошу прощения у нее и у этого противного Ханса. Только не ругайте больше Юру…

– Полно, Павел Аристархович, – миролюбиво вступила в разговор и мама. – Мало ли что не бывает между детьми? Сами поссорились, сами и помирятся. Юра честный и порядочный мальчик, а Ханс… Он такой же ненавистник по отношению к «восточникам», как и его мама. Уж она постаралась, передала сыночку всю свою сущность.

– Вот именно поэтому, уважаемая Анна Петровна, я и требую от Юры, чтобы он пошел и извинился. Я понимаю, он потерпит моральное унижение, но и только. А для кого-то из вас эта заурядная мальчишеская драка может обернуться большой неприятностью. Нацистам достаточно небольшой причины, чтобы упрятать того или иного «восточного рабочего» за колючую проволоку… Что же касается Юры, то я, конечно, ни минуты не сомневался и не сомневаюсь