Он вдаль лучами манит,

Твой бледный свет, луна…

Но в какой-то момент песня все-таки прерывается судорожным всхлипом, и я, стыдно сказать, вроде бы беспричинно реву, реву, вытираю золотые слезы золотыми ладошками, рукавами и даже подолом (как назло, нет с собой платка!) своего старого, ставшего узким и коротким, а сейчас словно бы сотканного из лунной золотой парчи платья. И снова реву и постепенно ощущаю странное, отрадное успокоение, как будто уходят вместе со слезами и горечь, и боль, и непонятное смятение.

Нинка, эта маленькая бестия, молча шагает рядом и вдруг произносит голосом Симы: «Сама виновата. Не надо было нос задирать. Слишком загордилась. Ведь пришел же он к тебе, первый пришел, захотела бы – все было бы по-прежнему. Не захотела – вот теперь и лей слезы».

– Не твоего ума дело! Не болтай глупости, – резко обрываю я Нинку и чувствую, как от изумления и досады слезы мгновенно испаряются из моих глаз. Не хватало еще, чтобы эта шмакодявка учила меня, как жить на свете! Но уже через минуту, забыв, что рядом всего лишь девчонка-несмышленыш, я горько жалуюсь Нинке, что вовсе я не гордая (чем гордиться-то?), что он сам, только он виноват в том, что наши встречи прекратились и кончилась переписка. Что его чрезмерная подозрительность и недоверие оскорбительны и унизительны для меня, так как я ничего не совершила такого, что могло бы вызвать подобное отношение. Что, по-видимому, я всегда была ему безразлична и он приходил ко мне просто от скуки, от нечего делать. А теперь у него наверняка появился новый интерес и он и думать-то позабыл о наших прежних радостных встречах и о тех высказанных нами обоими заветных словах. Ну и пусть! Ну и скатертью дорога! Не больно-то и его здесь ждут!

Так я говорю Нинке, а у самой… у самой прямо сердце разрывается от неуемного, тоскливого желания – видеть его, слышать его, говорить с ним. Вот сейчас. Немедленно. Чтобы шел он рядом по этой обсыпанной золотой пылью дороге, чтобы в его серых глазах мне виделось отражение золотого лунного света, чтобы его сильные, смуглые руки словно бы невзначай касались иногда моих ждущих рук.

И так стало вдруг опять жаль себя, так обидно за свою никчемную, обойденную радостью молодость! Ну почему, почему и в свои восемнадцать я все еще одна? Уже многие мои ровесницы, многие знакомые «восточные» девчонки (в том числе Нина и Ольга от Насса, да теперь вот, кажется, и Галя от Клееманна) как-то определили или, во всяком случае, пытаются определить свою судьбу (временно или навсегда – это другой вопрос), а я… А меня, дурочку, все тревожат и тревожат какие-то сомнения и страхи. Я все жду, не перестаю ждать того единственного, кто, как в сказке, должен примчаться за мною на быстроногом серебряном скакуне или приплыть под алыми парусами.

Вот ведь как все глупо и нелепо получается: тот, кто в буквальном смысле слова гоняется за мной, – мне не нужен, неинтересен. Я же, в свою очередь, неинтересна и не нужна тому, кто больше всех занимает мои мысли и сердце. Наверное… наверное, все-таки надо жить проще, безоглядней. Только сумею ли я так, смогу ли?..

Такую вот нежданную бурю чувств, переживаний, слез, раздумий вызвало сегодняшнее полнолуние…

      …Сад полышет, как пенный пожар,

И луна, напрягая все силы,

Хочет так, чтобы каждый дрожал

От щемящего слова «милый»…

Как эти есенинские слова соответствуют сегодняшнему волшебному и сказочному вечеру!

15 августа

Воскресенье

Орел – наш! И Белгород – наш! Я же знала, я же чувствовала, что заврались они, эти газетные писаки, со своими «боями местного значения». Немецкая оборона под Курском разгромлена начисто! Наши войска продвинулись на запад более чем на 200 километров.

Мы с Галей с ходу расцеловали Игоря в обе щеки за столь распрекрасные, столь расчудесные новости. Игорь засмущался, застеснялся, почему-то заговорил утробным басом. Утром он встретил Фреда. Сведения самые свежие и достоверные. Фронт перекинулся уже на землю Украины! Молодцы все-таки пленные англичане! Если бы не они – не знать бы нам еще долго обо всем этом.

Настроение еще больше поднял и заглянувший к нам старый знакомец Маковский. Мы уже давно не видели его и удивились произошедшей в нем перемене. Выглядел он сегодня довольно необычно – какой-то весь из себя помолодевший, ухоженный. Обряжен в новую клетчатую рубашку. И брюки его, всегда ранее напоминавшие жеваную тряпку, на этот раз оказались вычищены и отглажены. Даже всегда обвислые усы были лихо закручены, придавали старику этакий молодецкий вид.

– Я женился, фрейляйн! Скажи об этом всем! – воскликнул он, едва переступив порог, и в ответ на наши невнятные, изумленные возгласы долго тряс каждому руку. Рассказал, что нашлась женщина, которая согласилась стать его «фрау». У нее муж умер в самом начале войны, а оба сына погибли в России. Эльза, так зовут фрау, совсем одинока, очень страдает по своим деткам – бедные, почти не знавшие жизни мальчики… Она имеет небольшую комнату и крохотную кухоньку в хозяйском батрачьем доме. Владеет этой «собственностью» на правах матери погибших во славу фюрера солдат. Так что теперь и у него, у Маковского, впервые появился свой очаг и даже кое-какое хозяйство – клочок земли под окном, с десяток кур да двухмесячный поросенок, которого они откармливают к Рождеству. Сейчас Маковский батрачит у хозяина своей фрау, на месте ее бывшего мужа. Он горд, преисполнен важности и достоинства и хочет, чтобы все радовались его запоздалому счастью.

– Фрау Эльза, – рассказывал старый батрак, – очень заботливая, добрая жена.

По утрам его, Маковского, всегда ждет чашечка горячего желудевого или ячменного кофе, днем – полная, не оговоренная какой-либо жадной хозяйкой дымящаяся тарелка густого овощного «зуппе» со смальцем, ну а вечером – бокал обжигающего чая, свежая газета да набитая табаком трубка. А если учесть еще, что рядом постоянно находится мягкая, теплая, приветливая женщина, которую можно в каждый момент погладить и похлопать по любому месту (тут Маковский необычно игриво заржал), – то что еще можно желать такому безродному, одинокому псу, каким был он до недавнего времени? Словом, в его, Маковского, жизни сейчас полный порядок – «Аллес ин орднунг».

Старый «молодожен» так расчувствовался от наших скорее недоуменных, чем искренних, поздравлений и пожеланий счастья, что тут же пообещал привести к нам свою «новобрачную». А что? Для них обоих не