– еще пуще. Так и отстали, облили лишь волосы какой-то вонючкой… Люська на этот счет у нас молодец – у нее прямо дар соловья-разбойника. И в детстве, бывало, начнут к нам мальчишки приставать, мы с подружками ей только мигнем: «А ну, Люська, давай!» Она как завизжит – сразу все разбегались.

Обняв сестру за плечи, Галя шутливо подмигнула мне: «Люсенька, ну, визгни сейчас. Хоть чуть-чуть, хоть слегка. Покажи свое уменье».

Но Люся только смотрела исподлобья да улыбалась одними глазами. Однако долго гостить нам не пришлось. Неожиданно вошла хозяйка – поджарая, тощая, с пучком редких седых волос на затылке. Оглядела меня внимательно (Галю-то она уже знает), поинтересовалась – откуда я?

– Да, для господина и фрау Клееманн настали трудные времена, – не без злорадства сказала она, бесцеремонно разглядывая Галю. – Ни торговли, ни выручки… Как они, не понимаю, только выкручиваются теперь? В прежние-то времена они богатеями слыли. Их гастхауз процветал – вечерами там музыка играла, полно было народу, молодежи… Ах, где она сейчас, эта молодежь?..

Тяжко вздохнув, старуха обернулась ко мне: «А как бедная фрау Шмидт себя чувствует? Этот старый пакостник Адольф еще не доконал ее? Подумать только, сын на фронте воюет, а он с потаскухой мельничихой связался! Совсем оба стыд и совесть потеряли! – Она картинно воздела вверх руки. – Что делается, что делается в народе! Недаром Господь Бог такую погибель на Землю послал… И дочка его, эта бесстыжая вертушка Клара, такая же – ни одного солдата-отпускника не пропустит. – Она с любопытством уставилась на меня. – Что, разве я не права?»

Но я благоразумно предпочла не ввязываться в эти разговоры, в ответ лишь неопределенно пожала плечами. Вскоре фрау ушла, не преминув напомнить своей холопке: «Люсья, не забудь брикет принести. Ужин должен быть готов вовремя».

Мы поняли, что визит необходимо заканчивать. Люся вышла проводить нас за ограду. Была она печальная, на глазах блестели слезы.

– Галька, я не могу больше тут, – сказала вдруг она и коротко всхлипнула. – Эта ведьма совсем меня замордовала – с утра до вечера все шпыняет и шпыняет, и, главное, все для нее не так, все не этак. Сама ничего не хочет делать, а меня повсюду гоняет – и к коровам, и к свиньям, и на огород, и по дому. А жадная – ужас! Все у нее на счету, все помечено, отмерено. Как-то я отрезала вечером кусок хлеба – очень есть хотелось, – так такой скандал закатила! Просто удивляюсь, как она сегодня эти бутерброды выставила – захотела добренькой себя показать… Галя, ты хоть приходи почаще. И ты, – Люся обернулась ко мне. – И ты, пожалуйста… Обе приходите. А то живу как в клетке, никого не вижу.

– Разве ты никуда не ходишь? – удивилась я. – Но твоя хозяйка не должна держать тебя взаперти. Всем «остарбайтерам» и полякам положен выходной – по воскресеньям. Ну, хоть не целый день, так несколько свободных часов. Как-то об этом было даже в газете напечатано… И ты тоже потребуй.

– Выходной… – Люся горько усмехнулась. – Какие там «свободные часы»! По воскресеньям она еще больше меня закабаляет. Приходят к ней разные старухи, рассаживаются за столом, поют какие-то молитвы. А я должна позади стоять, прислуживать с полотенцем в руках. Потом сплетни всякие пересказывают. Слушать их тошно… И сегодня, кстати, сборище собиралось, только недавно все разошлись… Опротивело все, мочи нету.

– Люська, не дури! – строго сказала Галя и повторила: – Не дури, слышишь? Ты думаешь, мне или вон ей – слаще, думаешь – моя хозяйка или ее хозяева лучше и добрей? Все они одинаковые, для всех их мы – никто… Они – господа, а мы – рабы, понимаешь? Пока – рабы. Пока! Уже недолго осталось ждать. Уже скоро, Люся! Наши гонят их, гонят, гонят! Надо только потерпеть немножко. Уже совсем немножко.

Прощаясь, Галя ласково обняла сестру.

– Держись Люсенька. Ты же умная. Ты же сильная. Главное, не закисай, не теряй надежду. Ну а если уж совсем будет худо, если почувствуешь, что совсем невмоготу, – Галя засмеялась, шутливо толкнула Люсю в плечо, – тогда, слушай, – завизжи во всю мочь прежним «соловьем-разбойником», напугай эту свою ведьму.

…Ну вот, кажется, все записала, обо всем рассказала тебе, моя тетрадь. Пора отправляться спать. Миновал еще один день жизни. Пустой, бессмысленный день пустой, бессмысленной жизни. Сейчас заберусь в постель, но знаю, что и сон не разгонит ставшие уже привычными смятение и тоску. Жаль светловолосую «визгунью» Люсю, жаль вконец озлобившуюся сумасшедшую старуху-эмигрантку, что доживает свои дни «без роду, без племени», а пуще всего жаль себя, свою непутевую, изломанную судьбу.

11 августа

Среда

23 часа 15 минут

Что за ночь сегодня! Не хотелось мне нынче доставать тебя, моя тетрадь, но просто нету сил умолчать об этом сказочном, в золотистом мареве вечере, что щедро подарила природа людям и всему живому. Сегодня – полнолуние. Огромная луна, похожая на начищенный медный таз или на диковинный, перезрелый, готовый вот-вот рухнуть вниз плод, выпукло висит в фиолетово-синем бархатном небе. Теплый, временами почти горячий воздух густо, так, что зачастую трудно дышать, напоен нежным, сладковато-горьким ароматом созревающих груш, яблок, наливающейся пшеницы, отцветающего люпина. Все вокруг – строения, поля, дорога, деревья, кусты и трава – празднично мерцает, переливается, блестит и сверкает под колдовским призрачным светом. Кажется, невидимая золотая кисея щедро окутала землю и все, что есть на ней. Червонным золотом отливает красная черепичная крыша Гельбова дома, неузнаваемо принарядился, похорошел и нынешний мой постылый дом. А листья старой, словно замершей в истоме, груши похожи на тяжелые, золотые пятаки.

И наверное, от полнолуния, от этой божественной, трепетной красоты, которую, как ни бьюсь, очень трудно передать словами, так беспокойно и отрадно, так светло и пасмурно, так печально и радостно и так смутно и тревожно на сердце.

Мы неторопливо прогуливаемся с Нинкой (Галя рано завалилась спать, а у Симы разболелся зуб) по безлюдной дороге вдоль пшеничного поля до железнодорожного переезда и обратно, и я, не переставая, твержу себе: «Запомни, хорошенько запомни этот вечер! Такого еще не было в твоей жизни, и, возможно, никогда больше не будет». А вслух, с трудом превозмогая этот навалившийся вдруг на сердце груз разнородных чувств, обращаясь к бесстрастно плывущему в бездонной выси сверкающему шару, я громко так, что, наверное, слышно на Молкерае, пою песню с довоенной патефонной пластинки:

      …Луна, плыви в ночном просторе,

Лучи купая в море, волшебница-луна.

Луна, твой свет дрожит