болью свела ноги, и, не в силах шевельнуть ими, я только отчаянно барахталась и била по воде руками. Рядом слышались громкие, веселые голоса Ольги и Гали, но я никого не видела. Перед глазами мелькали какие-то радужные круги, в ушах будто бы раздавался мелодичный колокольный звон.

До сих пор не пойму, каким чудом мне удалось все же добраться до берега, ухватившись слабеющими пальцами за свисающие в воду зеленые травяные космы, подтянуться до спасительной тверди. Сидя под кустом и мучительно откашливаясь, я все еще зримо видела заманивающую вглубь, мерцающую разноцветными огоньками черно-зеленую таинственную бездну, всеми своими клетками ощущала поднимающийся снизу волнами могильный холод.

Сегодня днем приходил опять Ваня СМЫК с каким-то незнакомым поляком по имени Вацлав. Достав гармошку, со значением посматривая на меня, Веру и Галю, спел услышанную где-то песню на мотив «Катюши»:

       Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

А в саду любимую Катюшу

Целовал фельдфебель молодой.

       Позабыла прежнее Катюша,

Позабыла Ваню-молодца.

По соседству, на немецкой кухне,

Старикашку повара нашла.

       Приносил ей старый кок из кухни

Корки хлеба, шнапс и колбасу,

И за это милая Катюша

Целовала немца по часу.

       По-немецки волосы завила,

Коротила юбку до колен,

По-немецки «либлинг» говорила

И умела петь «Лили-Марлен».

       В это время милый друг Ванюша

В Ленинграде вел с врагами бой,

И мечтал он только о Катюше,

О любимом крае дорогом.

       А когда вернется с радостью победы

В край родимый, в свой, к Катюше вновь,

За торговлю телом и душою

По-иному заиграет кровь.

– Ни складухи, ни ладухи, – сердито сказала я, не скрывая своей досады. – (Уж кому-кому, да только не продажному бы Ваньке исполнять такие песни!) – Во-первых, нет рифмы, во-вторых, непонятно – кто же все-таки целовал твою Катюшу, – «фельдфебель молодой» или «старикашка-повар»?

– А и тот и другой, – проржал довольный от произведенного им эффекта Ванька. – Ведь тут ясно говорится: торговала эта Катюша телом и душою – словом, собой торговала.

Пустая, глупая вроде бы песня, а настроение она испортила на весь день. Против воли в голове навязчиво мельтешат и мельтешат слова: «Позабыла прежнее Катюша…» Забыть прежнее. Это значит, что надо перечеркнуть, выкинуть из памяти и сердца всю прошлую – светлую, радостную и счастливую жизнь, всю ту родную, милую сердцу среду, в которой жила, училась в школе, бегала тайком от мамы в кино, примеряла первые свои туфли на высоком каблуке, жала серпом траву для коровы и поросенка, сидела с удочкой на берегу речки, писала на уроках литературы шутливые эпиграммы в адрес Людки Беляковой, ссорилась и мирилась со своей подружкой Нюрой, шла с бьющимся сердцем на свое первое свидание… Забыть все, что было, – чем жила, тревожилась, горевала, восхищалась, любила; забыть родных сердцу людей – настоящих, чутких, душевных, наших русских людей… Нет, это невозможно!

А между тем, как ни тяжко на душе от сознания своей неправоты, – следует честно признать – есть! Есть такие потаскухи (как назвать иначе?), которые за наглые, сальные взгляды, за липкие, бесцеремонные приставания, за все чужое, постылое, непонятное – есть такие, которые променяли на это и свою совесть, и чистоту, и даже Родину. И таких много…

Недавно мы с Симой зашли вечером к Клаве. У нее сидела Тося от Кристоффера: по всему было видно – мы попали в их компанию некстати, оказались в роли нежеланных гостей. На столе, рядом с чашками и сахарницей, врассыпную лежали невиданные ранее нами фотографии немецких солдат и офицеров. Они обе, раскрасневшиеся, оживленные, рассматривали их. Мельком я увидела на одном снимке смеющуюся Клаву в обнимку с каким-то немцем-очкариком. Правда, Клава сразу, словно бы случайно, набросила на стол полотенце. Она выглядела смущенной, а Тоська все никак не могла угомониться, вспоминая какого-то Пауля, продолжала хохотать. Так вот, оказывается, что и Клавдия с Тоськой из той же когорты, что и Аделя.

А ведь я вначале уважала Клавдию. Она так тепло и проникновенно рассказывала о своем сражающемся на фронте муже, так искренне горевала о прежней счастливой жизни. Мне казалась она серьезной, умной, обладающей многими достоинствами женщиной. Да ведь если на то пошло – и немолодая она уже, и дочь у нее почти взрослая… Мое уважение к Клавдии упало, когда я случайно (как всегда, позже всех) узнала о том, что после Нового года к ней стал похаживать наш Василий. А теперь еще и эти фотографии… Эх, «Катюши, Катюши»!

Странное чувство у меня сейчас. Мне хочется, несмотря на барабанящий в стекла дождь, на хмурую темноту, на завывающий за окном ветер, – хочется бежать неизвестно куда, закрыв глаза и зажав уши, и самой выть, как волк. До тех пор бежать, пока не выкричишь, не выплеснешь все то, что черным камнем лежит на сердце. Слишком тяжелым, слишком непереносимым бывает временами этот груз.

1 августа

Воскресенье

В пустой совершенно каморке, в такой привычной уже для глаз убогой обстановке, сижу совсем одна и коротаю остатние быстролетные часы столь короткого выходного. Прошел день… Безжалостное время вычеркнуло из невзрачной, серенькой жизни еще одну страничку.

Вообще день сегодня пролетел как-то сумбурно, оставил после себя взъерошенные горько-тревожно-радостные ощущения. Но лучше я опишу все по порядку. Часов в десять утра заявилась Вера. Но ненадолго. «Колдовка» послала ее на мельницу за мукой, и Вера торопилась обратно. Позвала меня проводить ее, сказала, что имеет сообщить нечто важное. Сумка с мукой была приторочена на багажнике. Верка решительно отвела в стороны железные держатели, втащила мешок в кухню: «Тетя Нюра, давай скорей миску или кастрюлю… Я отсыплю вам муки на пирог».

– Не выдумывай, – строго остановила ее мама. – Хозяйка заметит – знаешь, что тебе будет!

Но Мишка уже тащил первую попавшуюся ему под руки кастрюлю: «Отсыпай, отсыпай, чего там! Тетя Нюша, ну что ты, ту, май-то, упрямишься?»

Вера вела велосипед за руль. Я шла рядом. «Важное сообщение» касалось Николая. Вчера вечером он приходил с Сергеем в гастхауз, купил целый блок сигарет и…

– …И ни словом не обмолвился, Верушка, о тебе. Уж я и так и этак старалась что-либо выведать – наврала ему даже, что ты обещала сегодня прийти ко мне и что будто бы мы собираемся