через плечо пушистую косичку и с ранцем за плечами. Милый, щенячий возраст. Широко улыбается, показывая дырку вместо переднего зуба… А тут Галя уже повзрослевшая, наверное, семиклассница или восьмиклассница. Косички нет и в помине, темные волнистые волосы рассыпались по плечам. На лбу – модная, косая челка. Пухлые губы тронула легкая, загадочная полуулыбка. А в лукавых глазах так и читается вопрос: «А ну, смотрите, какая я стала?» Галя обнимает за плечи светловолосую девочку. Наверное, это и есть Люся. Она очень славная, ясноглазая, с ямочками на щеках…

Где-то рядом скрипнула дверь. Думая, что идет Галя, я выглянула в коридор. Но ошиблась. На пороге соседней, расположенной через коридор, каморки стояла старая, неопрятного вида женщина, в мятом, с засученными рукавами халате, с красными распаренными руками. Скользнув по мне невидящим, равнодушным взглядом, она медленно отвернулась, отойдя вглубь комнаты, склонилась над стоявшим на табуретке тазом, над которым вился плотный белый пар.

Это же русская эмигрантка, мелькнуло у меня в голове, это о ней говорил нам как-то Шмидт. Надо же, когда-то была в России помещицей, владела поместьем, имела слуг. А здесь вынуждена сама прислуживать. За кусок хлеба. Даже сегодня, в воскресенье, когда все отдыхают, она полощется в тазу, что-то стирает. В комнате полно пару, потому и дверь приоткрыла.

Мне вдруг стало очень жаль эту одинокую и, по всем признакам, заброшенную, никому не нужную старуху. Подумалось: бедная женщина. Осталась без Родины, без семьи. Должно быть, очень тяжко ей стариться на чужбине.

– Здравствуйте, сударыня, – сказала я вежливо в дверной проем, вспомнив расхожее ранее обращение к женскому полу. – Я слышала, вы тоже из России. Мы с вами соотечественницы…

К моему удивлению, старуха ничего не ответила, даже не подняла головы от своего таза. Только, показалось мне, руки ее на мгновенье дрогнули, замерли и снова принялись с удвоенной скоростью что-то жмыхать в голубоватой мыльной пене. Не слышит, что ли?

– Сударыня, здравствуйте! – повторила я громче и… осеклась, увидев нацеленные на меня цепкие старушечьи глаза, полные черной ненависти.

– Заткнись! – пробурчала она злобно. – Тут глухих нет. Чего разоралась?! Соотечественница выискалась… Я не желаю ни видеть, ни знать тебя, красная сволочь! Соотечественница… Ненавижу вас, ненавижу всех и твою треклятую Россию тоже.

Это было так неожиданно, так дико, что я растерялась и даже не нашлась сразу, что ответить сумасшедшей старухе. А она, продолжая бормотать себе под нос проклятия, с силой, так, что сорвалось у нее там что-то со стены и покатилось, дребезжа, по полу, захлопнула дверь. Ну и ну! Вот так разговор получился! Когда пришла наконец Галя, я рассказала ей о нашем «диалоге».

– Господи, зачем ты связалась с ней! – воскликнула Галя. – Она же вообще ненормальная. С нею даже хозяйка опасается вступать в разговоры и как-то сказала мне, что терпит ее столько лет лишь потому, что она очень чисто стирает – белье у нее белоснежное, прямо скрипит… Что она тут делала, в коридоре? Ну конечно… Опять устроила постирушку. Знаешь, старуха каждое воскресенье полощется в тазу, что-то стирает, а потом начинает проветривать свой гардероб. Сама ходит черт знает в чем, а платья, разные там бархатные жакеты и кофты для чего-то бережет. Я как-то подсмотрела – у нее там даже беличья горжетка есть и еще такая длинная-длинная шаль из белых пушистых перьев, вроде «боа» называется. Однажды я мимо ее комнаты проходила, дверь была открыта, смотрю – старуха шаль эту перед зеркалом примеряет. Накинула на плечи, голову вскинула. А потом вдруг сорвала с себя перья, швырнула их на пол, сама рядом опустилась, в волосы руками вцепилась, качается из стороны в сторону и страшно так бормочет по-русски: «Проклятые, проклятые… Все прахом пошло. Все прахом пошло…»

Галя тихонько приоткрыла дверь, выглянув в коридор, снова неслышно прикрыла ее: «Знаешь, я эту сумасшедшую просто боюсь. У меня замка нет, так каждую ночь дверь на палку закрываю – вставляю ее в дверную ручку, чтобы не открыть с той стороны. Вон, под кроватью храню… Говорят, что старуха свихнулась окончательно после того, как ее дочь сбежала с каким-то заезжим циркачом, а сын, вопреки ее воле, ушел из дома и, по слухам, будто бы воюет сейчас вместе с партизанами против немцев не то в Югославии, не то в Румынии».

– А мне ее все-таки жаль, – сказала я и не покривила при этом душой. – Все равно жаль, хотя она и обозвала меня «красной сволочью». Она, Галька, несчастный человек. Остаться без родных, без друзей, без Родины… Нет, несчастней людей не бывает…

Люся, Галина сестра, живет недалеко от Петерсхофа, на небольшом хуторе. Она полная противоположность Гали – и внешне, и по характеру. Круглолицая. Светлые с золотистым отливом волосы заплетены в толстую косу, что, словно корона, уложена вокруг головы. Большие серые глаза. При улыбке – ямочки на щеках. Вот только улыбается Люся крайне редко, и очень, на мой взгляд, сдержанная, молчаливая.

– Какие вы разные! – невольно вырвалось у меня, когда после многих хозяйственных дел Люся присела наконец рядом с Галей у низенького столика – фрау расщедрилась, разрешила ей сварить для нас ячменного кофе и сделала по паре крохотных бутербродов.

– Я вся в маму, а Люська – в отца, – пояснила Галя, запихивая в рот хлеб, сдобренный тоненьким слоем яблочного мармелада. – Мама у нас веселая, шебутная, хотя и попадья. Любит петь, на гармошке играет. Ну а папе, наверное, сан не позволяет быть легкомысленным. Он – спокойный, рассудительный, на вид даже суровый. Но это только на вид. На самом же деле он добрый-добрый, меня и Люську очень любит. Когда нас немцы забирали – так переживал! Мама не плакала, наоборот, говорила: мол, ничего с ними не станется. Мол, молодые – пусть свет посмотрят. Кончится война – домой вернутся. А папа плакал и, пока мы обе бестолково так справлялись, собирали вещи, – ведь это ночью было, немец с автоматом стоял у порога, – все просил: «Старайтесь быть вместе. Только старайтесь вместе держаться». А мы вот… А нас разлучили.

– Это хорошо, что вы все-таки в одной деревне оказались… А как тебе, Люся, удалось такую красивую косу сохранить? – спросила я. – Разве вас не посылали в Данциге в баню?

– Ты не знаешь Люську, – засмеялась Галя. – Это только кажется, что она тихоня. Слышала бы, как она орала и визжала в бане! Всех тамошних немок оглушила. Они к ней с ножницами, а она – визжать! Они уже и руками на нее машут и уши уже позатыкали, а она