разобрав документы, Красин не только о преступлении не говорил, но и об ошибках не говорил. Выбирайте: начать ли Вам серьезное дело в Контрольной комиссии (или где хотите) о преступлениях Ломоносова или взять назад легкомысленно подобранный слух?»[1494]

По-видимому, Ю. Х. Лутовинов не был готов к такой реакции вождя, от которого ожидал справедливого возмездия для вора, каковым он считал главу РЖМ. Но совсем иначе, как мы видим, смотрел на это Ленин. Или Фотиева? Тут трудно однозначно ответить на вопрос, но дама отрабатывала «знаки внимания» Ломоносова очень добросовестно, придавая ходу любого дела, касающегося ее щедрого благодетеля, нужное направление. Надо сказать, намерение Лутовинова произвести ревизию деятельности РЖМ с самого начала вызывало раздражение у вождя, который как-то в дурном расположении духа начертал на предложении расширить практику проверок загранпредставительств: «Нельзя так часто играть в ревизии»[1495]. При этом он прямо указал на Лутовинова, чья активность пришлась ему явно не по вкусу. Ну, а выступивший в роли подстрекателя (или провокатора, если уж быть точным) Красин предусмотрительно остался в стороне. Вероятно, не только этот случай послужил поводом к разочарованию Юрия Хрисантовича в жизни. Но, допускаю, и он сыграл немаловажную роль в его дальнейшей судьбе. Лутовинов так и не смог принять нэп и, видя растущую бюрократизацию партии, в мае 1924 г. застрелился. Возможно, сказалось то, что до этого Лутовинова буквально подвергли травле на XII съезде РКП(б) за его утверждение: «Партия вгоняет в подполье критику»[1496].

Дополнительную нервозность привносит неожиданно забуксовавший процесс клеймения русского золота на Монетном дворе Швеции. Там внезапно заявили, будто настолько загружены заказами, что не смогут в ближайшие 2–3 месяца принимать золото для переплавки «со стороны». Вполне можно допустить, что шведы таким образом попытались выразить свое недовольство стремительным оттоком золота из страны, стремясь вынудить советских представителей подольше задержать металл в местных банках. Но, скорее всего, шведов испугала огласка информации о масштабах операций с русским золотом при их участии. Так, в британской «Дейли телеграф» появилась статья, вызвавшая большой общественный резонанс, особенно среди держателей государственных облигаций правительства Николая II, о том, что только за первые пять месяцев 1921 г. на Монетном дворе Швеции переплавлено свыше 70 т поставленных большевиками золотых монет царской чеканки и слитков с «двуглавым орлом». При этом за весь предыдущий год такого золота было всего 19 т. В газете прямо указывалось, что золотые слитки с клеймом теперь уже Монетного двора Швеции направляются на реализацию в США[1497].

Нужно отдать должное Красину: он давно предвидел возможность подобного развития ситуации. «…Получив такое количество нашего золота в свои банки, — писал он в одной из записок еще в ноябре 1920 г., — шведское правительство потеряло охоту делать нам какие-либо льготы, и оказывается, таким образом, что мы, вероятно, будем вынуждены реализовать золото в Швеции на тех условиях, какие будут угодны Швеции, т. е. ее государственному банку… При отсутствии лицензии на вывоз нам придется сбывать его по принудительной цене Риксбанку»[1498].

Но одно дело предвидеть, а другое — искать выход из сложившейся ситуации, пусть даже прогнозируемой. Москва не может ждать и требует одного: как можно скорее поставить золото на американский рынок. Красин согласен на все, чтобы обеспечить «возможность переплавки монеты в слитки, хотя бы даже без очистки таковых от лигатуры». Ибо только так можно добиться «его реализации в Америке». И здесь, по его мнению, возможен вариант обмена монеты «на уже сплавленное золото, принадлежащее Шведскому монетному двору или Риксбанку»[1499].

15 сентября 1921 г. Литвинов, напомню, на тот момент особоуполномоченный по золотовалютным операциям за границей, направил Ломоносову шифрованную телеграмму, в которой, в частности, указывалось: «К сожалению, вы до сих пор, реализуя золото, не сообразовались с ревельскими ценами». Беспокойство «особоуполномоченного» можно понять: к 1 сентября 1921 г. Ломоносову выделили три партии золота общим весом 30 т![1500] И если учесть, что к 1 апреля 1921 г. золотой запас России составлял 280,5 т чистого золота на сумму 362,3 млн руб.[1501], а добыто в РСФСР за весь 1921 г. всего 1 800 кг золота, то есть с чем сравнить. При этом в 1921 г. страна импортировала товаров на 165,3 млн руб., тогда как весь советский экспорт составил 15,8 млн руб.[1502] В общем, аппетит у Ломоносова был завидный.

Однако глава РЖМ реагирует на все попытки его одернуть из Москвы с полнейшим олимпийским спокойствием и даже не считает нужным отвечать на многократные запросы с требованием сообщить о вырученных за реализацию золота валютных средствах, а также счетах в банках, где эти деньги размещены.

Необходимо отметить, что шведский денежный рынок уже давно стал для большевиков этакой «палочкой-выручалочкой». Еще в феврале 1919 г. на страницах органа ВСНХ «Экономическая жизнь» появилась весьма любопытная статья «Русский рубль за границей». В ней, в частности, отмечалось: «За лето 1918 года в Стокгольм всего подвезено из России несколько сот миллионов рублей. Сколько-нибудь точной регистрации такого подвоза, само собой разумеется, не велось; осторожные люди считают, что подвезено было не менее 200 миллионов; другие же полагают, что цифра даже в 1/2 миллиарда была бы не преувеличенной. Подвоз рублей производился, с одной стороны, в частном порядке — лицами, спасшими из России свои состояния, и спекулянтами. И те, и другие использовали для доставки сравнительно небольших партий, главным образом, курьеров нейтральных стран. С другой стороны, весьма большое количество рублей, и притом уже крупными партиями, было доставлено в Стокгольм курьерами Советского правительства. Наиболее крупная партия была привезена комиссарами: в июне Шейнманом (17 миллионов рублей) и в сентябре Гуковским[1503] (50 миллионов рублей)».

Полагаю, необходимым заметить, что рубль, несмотря на жестокую турбулентность, переживаемую послереволюционной Россией, все еще сохранял какое-то доверие международного рынка. Как ни удивительно, но в январе 1919 г. в разгар Гражданской войны, когда почти каждый «батька» или генерал от души «печатал» собственные ассигнации, соизмеряя объем эмиссии лишь с наличием бумаги и краски, курс рубля держался на лондонской бирже в пределах 36–37 царских руб. или 58 керенок за 1 ф. ст. Правда, к декабрю того же года он скатился до 200 царских руб. или 510 керенок. Еще через год за 1 ф. ст. требовали 650 царских руб. или 3500 керенок соответственно[1504]. Лично мне представляется странным не сам курс, учитывая уровень и темпы инфляции в России, а тот факт, что рубль вообще котировался и его можно было обменять на фунт даже через три года после октября 1917 г. Так что запасы из хранилищ Государственного банка, в итоге все же доставшиеся большевикам, оказались не