меня есть шанс, – вдруг сказал Лери. – У меня есть очень маленький шанс. Давайте для начала повторим, что я должен сделать, после того как войду в «домик». Ну, если войду. Это ведь нейтральное упражнение, не запрещенное для меня. Давайте, а?

И вы будете смеяться, но тридэ Техников снова многозначительно переглянулись.

Зеленоволосый сказал:

– Почему бы и нет, черт возьми.

А лысый восторженно вскрикнул:

– Давай! И первое, как ты входишь в «домик».

– Я вхожу как два, то есть правому гаджету сообщаю пароль левого, а левому сообщаю ежедневный пароль Департамента. Но поскольку связи с Департаментом нет, сообщаю последний пароль.

– Правильно. Дальше.

Дальше начиналось самое сложное, но Техники за время своего небытия продумали это сложное действо до тонкостей, так что хоть проще оно и не оказалось, но, по крайней мере, не показалось невыполнимым. С двух попыток Лери сказал все правильно. А когда снова возникло ужасающее «НЕЛЬЗЯ», нужные слова были произнесены за него. Лысый сказал «ура», зеленоволосый сказал «приемлемо».

– Входи.

Внутри крючьев было что-то, похожее на обычный конический лифт, и это, понял Лери, был как раз вход в «домик». И как-то так получилось, что, несмотря на, Лери в этот лифт все же вошел. Он вошел в лифт и тут же перенесся в одно из время-информационных пространств, свернувшееся в комнату без дверей, окон и прочих выходов наружу. И растерялся по-крупному, хотя его готовили и хотя он знал каждую букву того, что надо.

Комната была призрачно освещена и имела в центре два кресла со множеством капельных экранчиков перед ними. Паники больше не было. Вообще не было ни изгоняющего ужаса, ни даже просто нежелания делать то, что он собирался сделать. Облегчение.

В кресла садиться было нельзя, надо было ходить между ними в полном соответствии с указаниями. И надо было с гаджетами все время что-то непонятное, но предписанное теми парнями делать, он все шаги запомнил, но очень боялся, что что-нибудь перепутает. Словом, очень много предстояло мороки.

Он ничего не перепутал. Он все сделал правильно. Проделал все нужные операции (даже устал) и уселся на пол – что разрешалось – ждать последнего пароля для завершения. Ждать пришлось недолго, минут пятнадцать, не больше, хотя каждая секунда тянулась с ужасной ленью. Лери сидел и моргал широко раскрытыми глазами.

Наконец, пароль высветился.

Там, у них, у тех, которые решают судьбу моторол, наверное, случайно завелся паренек с намеком на юмор. Кресла вдруг исчезли, осталась совершенно пустая комната с широкой краснокирпичной стеной, на которой проступили ярко-белые буквы пароля: «Моня, ты килфарис! Жми куда надо».

Надо было крепко и одновременно сжать оба гаджета и держать их в сжатом состоянии не менее двух секунд. Паники не было, но кто-то сказал: «Нельзя!» Лери очень испугался, озверел, не послушался и нажал.

И тут же взорвался. Так закончил жизнь слуга моторолы Парижа‐100, убийца Валерио Козлов-Буби.

Тут все просто. Если бы у Лери было хоть какое-то время, он бы догадался, что моторола предусмотрит любой вариант, в том числе и тот, при котором его зомбированный личный убийца вдруг взбрыкнет и настолько сойдет с ума, что вздумает покуситься. Что он придумает вариант. Вариант безумно простой – зомбировать слугу и начинить его взрывчаткой на тот невероятный случай, если зомбирование не сработает и слуга все-таки осмелится покуситься.

В данном случае покушение выражалось в нажатии кнопки, все предшествующие действия Лери вреда мотороле не наносили и потому были разрешены (хотя и запрещены зомбированием, здесь имеется в виду реакция квазиразумной взрывчатки, хитроумно внедренной моторолой в тело слуги еще в самом начале). Находилась взрывчатка в районе левого легкого, вблизи сердца, была слабой, вреда содержимому «домика» не нанесла, да и не могла нанести, даже если бы была сильной, но вот если бы она была сильной, «домик» тут же отозвался бы страшным сигналом, после которого, независимо от того, карантин там или не карантин, к планете тут же были бы направлены сквадроны соответствующих силовых структур. Чего, разумеется, не произошло. Произошло только то, что Валерио Козлов-Буби перестал быть. И я об этом искренне сожалею.

Спустя какое-то время моторола понял, что раз ничего не произошло, то ничего и не произойдет, что «домик» обезврежен или хотя бы остался вне доступа. И хотя ничего другого он не ожидал, хотя наверняка знал, что так будет, все-таки, фигурально выражаясь, вздохнул с облегчением. «Домик», выждав положенные тысячи секунд, отправился путешествовать по своему время-информационному пространству, а тридэ Техников поняли, что лишились последней возможности заработать право на жизнь.

– Я так и думал, – сказал зеленоволосый.

Лысый тоже кивнул:

– Но попробовать было надо.

Глава 21. Кублах и Джосика

Всё, что происходило перед магистратом, весь этот… даже не знаю, как сказать… вся эта несостоявшаяся битва, издевательски превращенная моторолой в совершенно позорный для обеих сторон фарс, – всё это в красках наблюдали обитатели Дома Фальцетти на большом двумерном «живом» экране, собственноручно выращенном хозяином в незапамятные времена неизвестно для каких целей – сейчас эта промежуточная продукция, в свое время даже не успевшая получить имени собственного, была прочно забыта ареальной промышленностью и производилась только любителями всяческих кунштюков.

Поскольку городских видеосенсоров, доступных Дому в том месте, было немного – фактически всего один, установленный над входной дверью магистрата, и еще один, панорамный, расположенный довольно высоко и способный показывать только головы участников фарса, – живому экрану пришлось проявить все свои хоть и устаревшие, но все же немалые способности, чтобы соорудить из увиденного им полноценный высокохудожественный документальный шедевр с общими и крупными планами, наездами, перебивками, флешбэками и точно подобранными аллюзиями-вставками, причем все это без малейшего намека на раздражающую трехмерность – словом, старая добрая «кинема». Да и режиссура заслуживала всяческой похвалы.

Джосика сидела рядом и напряженно следила за происходящим, страдальчески закусив губу. Время от времени она сопереживающе вскрикивала и хватала Кублаха за рукав, она все время чувствовала себя Доном, Кублах же в такие минуты с брезгливостью морщился. Сам же сидел величественно и наблюдал экран с некоторой насмешкой – он интуитивно не верил живым экранам, тем более что двумерным. Однако фарсу, что разыгрывался перед ним, он тоже рад не был. И, похоже, очень хотел в него не поверить. Во всяком случае, несколько раз во время просмотра он разводил руками и начинал гневно оглядываться, словно бы желая спросить: «Да объяснит мне кто-нибудь, что здесь вообще происходит?!»

Когда все закончилось, он, поднявшись с кресла, сказал с горечью:

– Всё. Это конец. После такого позора