Пока он с наслаждением засматривался на Аглаю, веселоразговаривавшую с князем N. и Евгением Павловичем, вдруг пожилойбарин-англоман, занимавший “сановника” в другом углу и рассказывавший ему очем-то с одушевлением, произнес имя Николая Андреевича Павлищева. Князь быстроповернулся в их сторону и стал слушать.

Дело шло о нынешних порядках и о каких-то беспорядках попомещичьим имениям в -ской губернии. Рассказы англомана заключали в себе,должно быть, что-нибудь и веселое, потому что старичек начал, наконец, смеятьсяжелчному задору рассказчика. Он рассказывал плавно, и как-то брюзгливорастягивая слова, с нежными ударениями на гласные буквы, почему он принужденбыл, и именно теперешними порядками, продать одно великолепное свое имение в-ской губернии и даже, не нуждаясь особенно в деньгах, за полцены, и в то жевремя сохранить имение разоренное, убыточное и с процессом, и даже за негоприплатить. Чтоб избежать еще процесса и с Павлищенским участком, я от нихубежал. Еще одно или два такие наследства, и ведь я разорен. Мне там, впрочем,три тысячи десятин превосходной земли доставалось!”

— Ведь вот… Иван-то Петрович покойному Николаю АндреевичуПавлищеву родственник… ты ведь искал, кажется, родственников-то, — проговорилвполголоса князю Иван Федорович, вдруг очутившийся подле и заметившийчрезвычайное внимание князя к разговору. До сих пор он занимал своегогенерала-начальника, но давно уже замечал исключительное уединение ЛьваНиколаевича и стал беспокоиться; ему захотелось ввести его до известной степенив разговор и таким образом второй раз показать и отрекомендовать “высшимлицам”.

— Лев Николаич, воспитанник Николая Андреевича Павлищева,после смерти своих родителей, — ввернул он, встретив взгляд Ивана Петровича.

— О-очень при-ятно, — заметил тот, — и очень помню даже.Давеча, когда нас Иван Федорыч познакомил, я вас тотчас признал, и даже в лицо.Вы, право, мало изменились на вид, хоть я вас видел только ребенком, лет десятиили одиннадцати вы были. Что-то эдакое, напоминающее в чертах…

— Вы меня видели ребенком? — спросил князь с каким-тонеобыкновенным удивлением.

— О, очень уже давно, — продолжал Иван Петрович, — вЗлатоверховом, где вы проживали тогда у моих кузин. Я прежде довольно частозаезжал в Златоверхово, — вы меня не помните? О-очень может быть, что непомните… Вы были тогда… в какой-то болезни были тогда, так что я даже раз навас подивился…

— Ничего не помню! — с жаром подтвердил князь.

Еще несколько слов объяснения, крайне спокойного со стороныИвана Петровича и удивительно взволнованного со стороны князя, и оказалось, чтодве барыни, пожилые девушки, родственницы покойного Павлищева, проживавшие вего имении Златоверховом, и которым князь поручен был на воспитание, были всвою очередь кузинами Ивану Петровичу. Иван Петрович, тоже как и все, почтиничего не мог объяснить из причин, по которым Павлищев так заботился омаленьком князе, своем приемыше. “Да и забыл тогда об этом поинтересоваться”,но всё-таки оказалось, что у него превосходная память, потому что он дажеприпомнил, как строга была к маленькому воспитаннику старшая кузина, МарфаНикитишна, “так что я с ней даже побранился раз из-за вас за системувоспитания, потому что всё розги и розги больному ребенку — ведь это…согласитесь сами…” и как, напротив, нежна была к бедному мальчику младшаякузина, Наталья Никитишна… “Обе они теперь, пояснил он дальше, проживают уже в-ской губернии (вот не знаю только, живы ли теперь?), где им от Павлищевадосталось весьма и весьма порядочное маленькое имение. Марфа Никитишна,кажется, в монастырь хотела пойти; впрочем, не утверждаю; может, я о другом оком слышал… да, это я про докторшу намедни слышал…”

Князь выслушал это с глазами, блестевшими от восторга иумиления. С необыкновенным жаром возвестил он, в свою очередь, что никогда непростит себе, что в эти шесть месяцев поездки своей во внутренние губернии онне улучил случая отыскать и навестить своих бывших воспитательниц. “Он каждыйдень хотел ехать и всё был отвлечен обстоятельствами… но что теперь он даетсебе слово… непременно… хотя бы в — скую губернию… Так вы знаете НатальюНикитишну? Какая прекрасная, какая святая душа! Но и Марфа Никитишна… проститеменя, новы, кажется, ошибаетесь в Марфе Никитишне! Она была строга, но… ведьнельзя же было не потерять терпение… с таким идиотом, каким я тогда был(хи-хи!). Ведь я был тогда совсем идиот, вы не поверите (ха-ха!). Впрочем…впрочем, вы меня тогда видели и… Как же это я вас не помню, скажите пожалуста?Так вы… ах, боже мой, так неужели же вы в самом деле родственник НиколаюАндреичу Павлищеву?

— У-ве-ряю вас, — улыбнулся Иван Петрович, оглядывая князя.

— О, я ведь не потому сказал, чтобы я… сомневался… и,наконец, в этом разве можно сомневаться (хе-хе!)… хоть сколько-нибудь? То-естьдаже хоть сколько-нибудь)! (Хе-хе!) Но я к тому, что покойный Николай АндреичПавлищев был такой превосходный человек! Великодушнейший человек, право, уверяювас!

Князь не то чтобы задыхался, а, так сказать, “захлебывалсяот прекрасного сердца”, как выразилась об этом на другой день утром Аделаида, вразговоре с женихом своим, князем Щ.

— Ах, боже мой! — рассмеялся Иван Петрович: — почему же я немогу быть родственником даже и ве-ли-ко-душному человеку?

— Ах, боже мой! — вскричал князь, конфузясь, торопясь ивоодушевляясь всё больше и больше: — я… я опять сказал глупость, но… так идолжно было быть, потому что я… я… я, впрочем, опять не к тому! Да и что теперьво мне, скажите пожалуста, при таких интересах… при таких огромных интересах! Ив сравнении с таким великодушнейшим человеком, потому что ведь, ей богу, он былвеликодушнейший человек, не правда ли? Не правда ли?

Князь даже весь дрожал. Почему он вдруг так растревожился,почему пришел в такой умиленный восторг, совершенно ни с того, ни с сего и,казалось, нисколько не в меру с предметом разговора, — это трудно было бырешить. В таком уж он был настроении и даже чуть ли не ощущал в эту минуту, ккому-то и за что-то, самой горячей и чувствительной благодарности, — можетбыть, даже к Ивану Петровичу, а чуть ли и не ко всем гостям вообще. Слишком ужон “рассчастливился”. Иван Петрович стал на него, наконец, заглядыватьсягораздо пристальнее; пристально очень рассматривал его и “сановник”.Белоконская устремила на князя гневный взор и сжала губы. Князь N., ЕвгенийПавлович, князь Щ., девицы, все прервали разговор и слушали. Казалось, Аглаябыла испугана, Лизавета же Прокофьевна просто струсила. Странны были и они,дочки с маменькой: они же предположили и решили, что князю бы лучше просидетьвечер молча; но только что увидали его в углу, в полнейшем уединении исовершенно довольного своею участью, как тотчас же и растревожились. Александрауж хотела пойти к нему и осторожно, через всю комнату, присоединиться к ихкомпании, то-есть к компании князя N., подле Белоконской. И вот только чтокнязь сам заговорил, они еще более растревожились.