– Не плачь! – сказал он.

Жена его уже не плакала навзрыд, а только всхлипывала.

– Не плачь! – снова сказал Абиль.

Жена его уже не всхлипывала, только плечи её дрожали.

– Не плачь! – снова повторил Абиль.

Но плечи жены всё ещё дрожали.

Цирюльник Абиль подошёл к жене, двумя руками, крепко схватился за её плечи:

– Не плачь! – снова повторил Абиль.

Возможно, плечи жены Абиля уже не дрожали, но дрожали руки Абиля.

– Не плачь! – снова сказала Абиль.

И сам заплакал.

Абиль плакал, но из глаз его текли не слёзы, из глаз его текла слюна, от которой он давно не мог избавиться.

Абиль тыльной стороной руки вытер лицо и глаза. Рука его была вся в слюне. Он вышел во двор, вымыл лицо и руки, снова вернулся.

Жена его снова забилась в угол комнаты и плакала навзрыд.

Но в этот раз Абиль не сказал жене:

– Не плачь!

В теле Абиля больше не осталось слюны, в его жилах текла настоящая кровь.

…Боже мой, как прекрасно было журчание этой крови, которая текла в его жилах!

Всё было прекрасно. Прекрасной была эта женщина, которая плакала, забившись в угол.

…Боже мой, как прекрасно плакала эта женщина!

Только плакала эта женщина не по цирюльнику Абилю.

Как было бы прекрасно, если эта женщина плакала по цирюльнику Абилю.

Как было бы прекрасно, если бы умер сам Абиль, если бы он беззвучно лежал бы здесь, и эта женщина плакала бы по Абилю.

И сам мёртвый Абиль услышал бы её плач.

Цирюльник Абиль, прислушиваясь к плачу жены, закрыл глаза и представил себя умершим.

Но мёртвый Абиль не понравился цирюльнику Абилю.

Уже сколько времени лица его не касалась бритва, он весь зарос щетиной, щёки, подбородок, шея. Такой вид не соответствовал прекрасному плачу его жены.

Абиль открыл глаза, подошёл к зеркалу, сел, взял в руки бритву.

Руки Абиля дрожали.

И эти дрожащими руками, он выбрил себе щёки, подбородок, шею.

…По всей деревне пронёсся крик:

– Цирюльник Абиль перерезал себе горло!

К дому Абиля стекался народ.

Жена Абиля, забившись в угол, плакала навзрыд.

Абиль лежал в середине комнаты, спокойный, тихий.

В этом селе никто, никогда не видел цирюльника Абиля таким прекрасным; лицо его было тщательно выбрито, гладкое как стёклышко.

Он умер, а лицо его будто смеялось.

Может быть, в самом деле, в эту минуту, Абиль слышал, как плачет его жена…

Боже, как прекрасен был плач этой женщины!..

И эта женщина плакала по Абилю – никто из тех, кто явился в этот дом, не мог в этом сомневаться.

…Боже мой, как прекрасны правила этого мира, муж умирает, жена плачет.

А лицо цирюльника Абиля смеялось. Наконец, цирюльник Абиль отнял эту женщину у мясника Газанфара.

По крайней мере, отнял её плач.

…Плачь, женщина, плачь, не жалей своих слёз!..

Но на этом эта история не закончилась.

Через девять лет после того, как закончилась война, мясник Газанфар вернулся с фронта.

В этом селе верили, что многие из тех на кого пришла похоронка, или пропали без вести, ещё могут вернуться.

Только не мясник Газанфар.

Не было ни одного человека, кто не поверил бы в его смерть.

Ведь цирюльник Абиль своей смертью подтвердил смерть мясника Газанфара. Получается, что мясник Газанфар умер дважды, своей смертью, и смертью цирюльника Абиля.

…Но Газанфар вернулся.

Раньше его самого пришло известие.

– Газанфар вернулся!..

Все, кто услышал эту весть, забежали в дом, закрыли дверь. Никто не вышел ему навстречу, никто не поздоровался с ним.

Мясник Газанфар из умершего превратился в убийцу.

– Газанфар вернулся!

– Какой Газанфар?

– Тот, который убил цирюльника Абиля.

Именно так, цирюльника Абиля убил мясник Газанфар. В эту минуту в этом селе не были ни одного человека, который в этом сомневался бы.

Но убил он его не как мужчина.

Если бы Газанфар в своё время по-настоящему убил цирюльника Абиля, зарезал бы ножом, зарубил бы топором, тогда эти люди не были бы так обескуражены. Но Газанфар обманул Абиля, он прислал ложное известие о своей смерти. Это их обескуражило.

Если бы не было того известия, Абиль себя бы не убил, ни за что на свете не убил бы.

…Даже врагу не пожелаешь неверной жены. Если женщина готова вступить на скользкий путь, пусть мужчина даже будет львом, не справиться с ней!

А вот Абиль оказался мужчиной!

Как он точил эту бритву, Боже мой, как он её точил!..

Готовил её для Газанфара, а перерезал собственное горло.

Убил себя, поскольку думал, что уже не сможет убить Газанфара, не сможет избавиться от бесчестья.

Да будет земля тебе пухом, Абиль!..

На одном конце улицы был дом Газанфара, на другом конце улицы дом Абиля.

Мясник Газанфар, с чемоданом в руке шёл по пустынным улицам села, от своего дома к дому Абиля, потом обратно к своему дому. Потом устал. Сел на чемодан около своего дома, вытащил папиросу, закурил.

На двери дома висел замок. Окна были заколочены.

Из закрытых окон сельчане наблюдали за Газанфаром.

…Боже, насколько бесстыжими могут быть люди!

Нет, кажется, по доброй воле он из села не уйдёт. Из-за него никто не может выйти на улицу.

Такой не умрёт, брат мой, такого земля не возьмёт.

Не знаешь куда подеваться? В город отправляйся, в Баку. Там сейчас живёт твой сын, там живёт, там женился, и мать свою забрал к себе. И всё за счёт твоих денег.

Денег, пахнущих кровью, денег, пахнущих падалью.

А дети Абиля, да будет земля ему пухом, в молодом городе Сумгаите. Работают рабочими, живут в общежитии. Ничего, в Сумгаите много домов строится, смотришь, пройдёт время, и они получат квартиру, заберут к себе свою мать. Какой бы она не была, мать всё-таки. Что было то прошло.

Да и не вышла она навстречу этому сукиному сыну. Стоит за окном, плачет…

Газанфар сидел на своём чемодане, курил папиросу за папиросой.

Никто не появлялся. Будто договорились. И детей держали дома, взаперти.

Только одна нарушила запрет. Невеста сына дяди Муслима.

…как мы договорились, о ней чуть позже…

Может быть, была не из этого села, не знала его правил.

Так или иначе, окликнула Газанфара. Позвала в дом.

…Те зримые-незримые, Хор, который сейчас спрятался по домам, не преминул позслословить:

– Жена цирюльника состарилась, этому сукиному сыну не нужна стала. Подавай ему молодуху. А и эта молодуха, тоже хороша, сама схватила за руку, потащила в дом, «заходи дядя Газанфар». Ничего не скажешь, хорош дядя!..