Где-то вдалеке слышались звуки падающей на камни воды,мелодичным эхом отдающиеся под сводами коридора. Казалось, что в этих стенахсохраняется жизнь маленьких, с величайшими тщательностью и мастерствомнарисованных фигурок, что магия многократно повторяющихся изображений,созданных религиозными художниками, обладает собственной властью. Я слышалшепот несуществующих голосов, ощущал великую бесконечность истории, дажесознавая тот факт, что не существует никого, кому было бы известно абсолютно все.

Заметив, что я рассматриваю рисунки на стенах, мой темныйспутник приостановился, потом сделал мне знак следовать за ним, и мы вошли вдлинное прямоугольное помещение, стены которого были сплошь покрытывеликолепными иероглифами. Внутри этой комнаты я почувствовал себя словновнутри старинного манускрипта. Возле стены я увидел стоявшие изголовьями друг кдругу два древних египетских саркофага.

Они были выполнены по формам и размерам мумий, для которыхпредназначались, и их украшали изображения тех, кому суждено было в нихпокоиться, – лица были сделаны из чеканного золота, а глаза – изляпис-лазури.

Я поднял повыше свечу, а мой спутник с немалым трудом снялкрышки саркофагов, чтобы позволить мне заглянуть внутрь.

Сначала мне показалось, что внутри лежат тела, но потом японял, что это лишь пепел, сохранивший форму человеческого тела. Не уцелело ниграмма плоти – только несколько белоснежных зубов и фрагментов костей.

– Никакая кровь не в силах вернуть их обратно, –промолвил мой спутник. – Им никогда не суждено возродиться. Вместилищакрови исчезли навсегда. Те, кто смог подняться, уже поднялись, но понадобитсямного веков, чтобы мы могли излечиться и утихла наша боль.

Прежде чем он поставил на место крышки, я успел заметить,что с внутренней стороны они почернели от того же огня, который поглотилобитателей саркофагов. Не скажу, что я расстроился, когда он наконец закрылгробницы.

Мой спутник повернулся и направился к двери. Однако на самомпороге обернулся и посмотрел на раскрашенные саркофаги.

– Когда прах рассыплется, души их наконец обретутсвободу, – сказал он.

– Тогда почему вы сами не рассеете их прах? –спросил я, стараясь не показаться чересчур отчаявшимся и потерявшим всякуюнадежду.

– А разве я должен? – удивленно переспросилон. – Ты считаешь, что я должен сделать это?

– Ты меня об этом спрашиваешь?

Он вновь издал сухой смешок и пошел вперед по коридору всторону помещения, из которого лился свет.

Это была библиотека. Войдя, я увидел несколько горящих вразных концах комнаты свечей, ромбообразные деревянные подставки дляпергаментов и свитки папирусов на полках.

Попав сюда, я даже обрадовался, потому что библиотеки были,по крайней мере, чем-то хорошо мне знакомым. Они оставались единственным местомобитания людей, где я по-прежнему находил отголоски древнего человеческогоразума.

Однако я невольно вздрогнул, увидев здесь еще одно существо– еще одного из нас. Устремив взгляд в пол, оно сидело за стоявшим сбокуписьменным столом.

У него вообще не было волос, и, хотя он был черен с ног доголовы, его гладкая кожа блестела, словно только что смазанная оливковыммаслом. Черты лица можно было назвать красивыми; рука, спокойно лежавшая поверхскладок его белой полотняной юбки, была изящной; на обнаженной груди рельефновыделялись хорошо развитые мускулы.

Когда он обернулся и посмотрел в мою сторону, между намимгновенно пронеслось нечто такое, что находится за пределами тишины и молчанияи что доступно только таким, как мы.

– Он самый старый из нас, – произнес тот, ктопривел меня, – и ты сам можешь видеть, как он перенес огонь. Но он нестанет говорить с тобой. Он молчит с тех самых пор, как все это случилось.Однако ему известно, где находятся наши Мать и Отец и почему это произошло снами.

Старейший продолжал молча смотреть перед собой. На лице егозастыло странное выражение – одновременно и насмешливое, и саркастическое, идаже несколько презрительное.

– Еще до того, как случилось несчастье, –продолжал мой спутник, – Старейший редко разговаривал с нами. Огонь неизменил его, не сделал более общительным. Он сидит здесь, погрузившись вмолчание, и все больше становится похожим на наших Мать и Отца. Иногда ончитает. Иногда даже бродит по верхнему миру. Он пьет кровь и слушаетвыступления певцов. Иногда танцует. Беседует со смертными на улицах Александрии,но никогда не заговаривает с нами. Ему нечего нам сказать. Но он знает… знает,почему это случилось с нами.

– Оставь меня с ним наедине, – попросил я.

Я чувствовал то же, что чувствовал бы, наверное, каждый намоем месте. Я думал о том, что заставлю его говорить, что мне удастся сделатьто, что никому до меня не удавалось, – я непременно вытяну из него хотьчто-нибудь. Должен сказать, что мною руководило не только тщеславие. Я былуверен в том, что именно он приходил ко мне, когда я лежал в своей спальне. Этоон стоял в проеме двери и наблюдал за мной.

К тому же я почувствовал что-то в его взгляде. Не топроявление незаурядного ума, не то интерес ко мне, не то признание, что у нас сним есть нечто общее, – так или иначе, но что-то в его взгляде было.

Я понимал, что принес с собой знания и возможностисовершенно иного мира, неизвестные богам рощи, неведомые даже тому израненномубогу, который стоял рядом со мной и в отчаянии смотрел на Старейшего.

Тот, который был слабее, исполнил мою просьбу и вышел. Яприблизился к столу и прямо взглянул на Старейшего.

– Что я должен сделать? – обратился я к немупо-гречески.

Он коротко взглянул на меня, и я вновь увидел в его глазахто, что назвал незаурядным умом.

– Могу ли я задать тебе несколько вопросов? –продолжал я, тщательно выбирая тон, в котором не было ни излишней церемонности,ни чрезмерного благоговения; я старался обращаться к нему с максимальнойпростотой.

– А что именно ты ищешь и хочешь узнать? –неожиданно холодно заговорил он на латинском языке.

Уголки его губ опустились, а в отрывистом и резком тонепослышался вызов.

Я с облегчением перешел на латынь.

– Ты слышал, о чем я говорил с тем, другим. О том, какв стране кельтов меня создал бог рощи, а затем послал сюда и велел узнать,почему погибли в огне прежние боги.

– Ты пришел не от имени бога рощи! – воскликнул онвсе с тем же сардоническим выражением лица.