– Да что же здесь ваше? – возопил я излужи. – Здесь нет ничего! Здесь Русь пустая!

– Ошибочка, ошибочка! Край наш богатеет и время необходит его стороной! Найдется и у нас, чем встретить ветеранов революции!

Оказалось, что власть в нашем селе, а частично и во всемрайоне захвачена обширным семейством Плюзгиных, они и в райкоме, и в милиции, ив торговой сети, а родственные кланы Мишкиных, Бодькиных, Рычковых, Пряхиных,Жмухиных – те на подхвате, то есть актив.

Закрылись в «шалмане», накрыли стол чуть ли не с грузинскимразмахом: вот масло – откуда? – вот яйца – из-под польских кур! – вотлососина – из восточных, видать, морей! – казенной водки дюжина инародного творчества цельный жбан – гуляй, не хочу, все спишем по планукультурно-массовой работы!

Отец мой в ужасе взирал на этот стол, быть может, видел свойбосоногий большевистский отряд, пробирающийся по враждебной стране изобилия,маскирующийся за пирамидами печеных пирожков, форсирующий блюдо с заливнойпоросятиной, в тоске и безнадеге пытающийся найти и загасить последний очагэсеровского влияния – уж не в пепельнице ли с болгарскими окурками?

– Дорогой товарищ Боков, в вашем лице сельский активприветствует! Вы видите налицо плоды прогресса между городом и деревней!Сельский труженик теперь хотит жить, как в Болгарской Народной Республике!Товарищ Шмонин, заочник ВэПэШа, имеет слово! Когда б имел златые горы! Ебенамать, зачем же пальцами-то в блюдо?! Стою на полустаночке в красивомполушалочке! Жива Россия, и флаг наш в Средиземном море! Главная ошибкатоварища Сталина – зачем остановил наши войска на Эльбе-реке?! Пейте, товарищи,не волнуйтесь, не хватит – еще принесу! Подготовлено решение об открытии новогопамятника Ильичу в селе Фанино! Праздник сорокапятилетия общественногосеноводства! Что ж, есть чем гордиться, даже враг это признает! Почему стаканыпустые?!

Я давно уже тихо стоял на поле боя возле банки сардин, какпоследний эсер с белым флагом. Я готовился к капитуляции. Сопротивление былобессмысленным. Проявлю терпимость и откажусь от ненаучных идей. Глупо дратьсясейчас, когда комья жирного винегрета с полуразжеванными жилочками сельдипадают на снежную равнину. Да ужли Россия лежит передо мной? Да не Америка либогатая и жестокая? Уж не Чикаго ли Двадцатых? Захлебнуться водкой! Спирожковой горы, как с Малахова кургана, открылась стрельба. Они, должно быть,не видят флага капитуляции. Уж не думают ли они, что я несу флаг русскойдемократии, этой неизлечимой венерической чахотки?

Тогда я пополз вдоль какого-то частного заборчика,сплетенного из ивняка, укрепленного доской, проволокой, ворованным аэродромнымнастилом. В щель я увидел вдруг крохотную аккуратную и цветущую плантациюфруктовых деревьев, до такой степени цветущую, до такой степени аккуратную, чтонапрашивалась мысль – уж не прячется ли там кто-нибудь?

И впрямь – прятался! Бритый старик в чистом сером холщовомодеянии, с хитроватым и тихим, весьма сокровенным лицом, сидел под яблоней зашатким столиком и при свете свечи читал Библию. Теплая ночь прикрывала собойего хитрое одиночество.

Пустые и полные поллитровки высились за холмами нагоризонте. Пули карательного отряда пощелкивали неподалеку по консервнымбанкам. Тучей стелилась по равнине тяжелая телевизионная музыка, но здесь, вэтом тайном саду, было тихо, хотя ни один звук и не пропадал из округи.

Старик повернул ко мне свое промытое до последней морщинкилицо – как глубоко в морщинах сидели его глаза! – каким хитренькимсокрытым добром искрились они! – как синеваты они были! – и, положивна Библию большущий свой желтый палец, сказал мне, как доброму другу:

– Ты, страждущий пострадавший брат, знай, что здесьсказано: «…как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, такбудет пришествие Сына Человеческого».

Сказав сие, он встал со свечою и с книгой, прошел мимояблонь, поправляя им ветви, и тихо стал уходить в малое четырехугольноеотверстие в земле.

– Кто вы и почему уходите в землю? – спросил я.

– Я подземный житель Руси, а на верхнюю жизнь у меня нехватает стажу. – Он был уже по пояс в земле, но задержался, даваяобъяснения. – Стаж мой кончился в тридцатом годе, когда была мобилизация вкоммунизм. Тады я, племянник, и под землю ушел. Здесь моя хижина, под роднойземлей, здесь я думаю о Господе и об яблоневых корнях, а наверху живет с полнымстажем моя старуха, она мне и дает пропитание.

Он сделал еще шаг вниз и погрузился по грудь.

Как тихо было здесь за трущобными оградами на клочкеблаготворной земли, что таилась столь укромно посреди облеваннойскатерти-самобранки!

– Но если вы так прекрасно укрепились в своих корнях,то почему не выносите наружу слово Божие и культуру земли? – спросил ястарика. – Повсюду, знаете ли, вокруг шамают все что попало гнилыми зубамии отрыгивают дурными желудками. Здесь о Боге кого-нибудь стыдно спросить,потому что поклоняются комьям гипса и резной фанере…

Хитренькая благость в глазах старика теперь смениласьбулавочными искорками страдания.

Вдруг ветхий заборчик содрогнулся по всей своей длине,словно промчалась вдоль него, корябая боком, бешеная собака. Старик вздрогнул иперекрестился.

– Я слабый садовник, а не пастырь людской. Сновабешеная собака промчалась вдоль забора.

– Видишь, опять из пулемета жарят, опять восемнадцатыйгод. Иди со мной, пострадавший племянник, будем вместе ждать и книгу читать ихолить корни земли.

Я вдруг вспомнил про белый флаг в своей руке. Мое призвание,быть может, капитуляция? Быть может, приняв смиренно пулеметные идеи, мыостановим будущую кровь, перетянем артерию?

– Смотри, племянник, шкуру с тебя сдерут за этукапитуляцию, – проговорил старик. – Дерзость экая – капитуляция! Нучто ж, смотри, смотри сам, а на меня за мою тихость не гневайся.

Как мне хотелось сейчас взять у него свечу и сесть поддерево с древней книгой, снова перенестись туда, на две тысячи лет назад, вжаркую страну, взбудораженную появлением странного Посланца, но… но миссия моясейчас состояла в капитуляции!

– Прощай, дядя, и давай поцелуемся!