– Беги, фон Штейнбок! Срок схлопочешь! Видишь, рафиксюда едет? Беги! Забьет тебя наш актив!

Я глянул сквозь стеклянную стену. По соловьиной стране, посиреневым буграм подползал к сельпо украденный мной рафик, «скорая помощь» безводителя, с раскрытыми болтающимися дверями, с зажженными подфарниками, тупоухмыляющийся и как будто ищущий чего-то, кого-то. Меня! Своего вора!

Теперь уже все смотрели на приближение автомобиля.Раскрылись двери шалмана, и на пороге встал весь актив. Братья Пряхины тихо комне подползали сзади. Гипсовый божок сидел на постаменте, нога на ногу, и курилв снисходительном ожидании развязки. Игорь Плюзгин спрыгнул с колец и теперьлетел к центру событий в замедленном сальто. Все мгновение безумно затянулось.

– Там у нэго внутры пакойнык! – густымпсевдогрузинским голосом сказали с постамента.

Игорек наконец приземлился, четко, без помарок, на высшийбалл. Быстро причесавшись, шагнул к фургончику и сделал знак братьям Пряхиным:

– Подведите задержанного!

Рафик разворачивался в луже, подставляя задок. Братья велименя к нему, взяв за локти медвежьей хваткой. Все приближались кольцом, народ иактив.

В рафике на носилках действительно сидел покойник –оплывший, как стеариновая свеча, и затвердевший Чепцов. Равнодушным мрачноватымвзглядом он смотрел на русских людей. Он что-то медленно курил, но без дыма.

– Шмонин, пиши протокол! – бойко распорядилсяИгорек и с вежливым прищуром повернулся ко мне. – Где взяли покойника,гражданин?

– Товарищи, это вовсе не покойник! – нервновмешался мой отец. – Взгляните, товарищу оказана своевременная помощь, онреанимирован! Клянусь, он выглядит сейчас значительно лучше, чем в 1949-м,когда в управлении Берлага, в бараке усиленного режима, применял к нашему братуметоды активного воспитательного воздействия.

– У меня претензий нет, – хмуро сказал Чепцовсобравшимся. – Все было в пределах инструкций. Я уничтожен оживлениемпутем введения в организм чужой Лимфы-Д.

Медлительно, но уверенно он вылез из рафика, встал на коленив лужу и возопил огромным, все нарастающим и бесконечным, как гром космическойракеты, рыком:

– Люди, покайтесь!

Тут выскочил скакунчиком-дворняжечкой наш старичокправедничек с белыми глазками.

– К стенке! К стенке всех! – завизжал он. – Аэто… – он развязал свою котомку и высыпал в лужу сушки, печенье, пряники,колбасные довески, почечки, сердчишки, катышки сальца, карамельки, – а этодитям, дитям отдайте! В детский садик! Блокадникам! Пусть хавают! Мне ничего ненадо!

– Беги, пока не поздно! Беги на юг! – шепотомкрикнул мне отец. – Беги без оглядки!

…Ревел двигатель, дико кашлял разболтанный глушитель. Дергаякулису передач и бестолково газуя, я пытался выбраться из лужи. Я знал, что ужемне не выбраться, что я опоздал на одну минуту, что сейчас меня выволокут насудилище актива и суд будет короткий и неправый.

Правый или неправый – кто знает? Быть может, они правы,жулики, лицемеры, держиморды? Все-таки вот они, их аргументы – сушки, печенье,масло в сельпо, хоть и дрянь, хоть и обман, но все-таки лучше, чем ничего… Агде же наша-то правда, дорогой полужид?

Вдруг все мгновенно успокоилось. Мотор мягко зажурчал, и мыпонеслись по ночному гладкому шоссе с яркой белой разделительной полосой.Мягкая ласковая страна Россия пролетала по сторонам, хорошо освещенная луной.Жаркий и волнующий ветер влетал в кабину через ветровичок. Скоростьувеличивалась, дыхание успокаивалось, обе половинки мои, еврейская и русская,сошлись. Я летел куда-то, я был спасен, я мчался, должно быть, на юг, в юныегода, в живые дали!

Впереди замаячило несколько фонарей, светящаяся полоса стекла,замелькали знаки, покрытые светящейся катафотовой краской: снизь скорость до80, до 60, до 40… пост ГАИ.

Над дорогой, на бетонной полудуге висел освещенный изнутриаквариум, и в нем два офицера спокойно пили чай, закусывали булкой. Желто-синяя«Волга» и мотоцикл спокойно стояли внизу. Над перекрестком спокойнопульсировала мигалка. На четыре стороны расходились посеребренные луной дороги.Я медленно, как и предписывается, выезжал на перекресток, вглядываясь в пучокстрелок на столбе. Офицеры из аквариума лишь покосились на мою машину и сновасосредоточились на чае.

Вдруг с удивительной живостью над близкой рощей вырослагибкая мощная шея, и жесткие челюсти динозавра мгновенно пожрали луну. Внеожиданном мраке взвыла сирена. Со всех сторон отчаянно завизжалиразнокалиберные тормоза, надвинулись слепящие фары. Вспыхнувшее зеркальцезаднего вида выжгло мне левый глаз, а правый залепил шлепок раскаленногомазута. Я почувствовал сильный удар под колесами, что-то хрустнуло. Поняв, чтослучилось что-то непоправимое, я выжал тормозную педаль и заглушил двигатель.Сильные руки выволокли меня из кабины, ткнули носом под колеса в желтый кружокфонарика.

– Смотри, хуесос, – твоих рук дело!

Под колесами находился передавленный на две половинкиподполковник Чепцов. Нижняя часть его агонизировала, словно огромный паучище,сучила ногами и подпрыгивала, тогда как верхняя часть спокойно лежала, подложивправую руку под голову, а левой вытаскивая что-то из наружного кармана кителя испокойно поедая. Без всякого выражения, но густо раздавленный произнес:

– Претензий нет. Раздавлен в рамках инструкций.

Я горько зарыдал, зная, что теперь ничто мне уже не поможет.И впрямь – подъехавший к месту происшествия автокран стал плевками горячегомазута залеплять меня с ног до головы, а несколько расторопных пареньков –конечно же отличные спортсмены! – хлопотливо опускали разлохмаченныйстальной трос с крюком.

– Пустите, пустите, пустите его! – долетелоткуда-то пронзительный, словно петербургская флейта, женский голос. –Пустите, я вам его не отдам! Пустите меня к нему!

– Зачем он тебе нужен? Дерьмо-то такое? Какой в немпрок? – Полнокровные московские битки-хоккеисты обматывали мое телоразлохмаченным тросом.

Трос врезался в отекшее тело. Я кончался и только лишь водкипросил. Лишь водка одна могла мне скрасить гибель на автокране!

– Милый ты мой! Что же ты сделал с собой! –причитал женский голос. – Взгляни, мой друг, какая у тебя печень! Какая утебя черная, вздувшаяся от венозной крови печень!

– Отойди, чувиха! – попросили женщину ребята,друзья мои по «Мужскому клубу», которые теперь меня кончали. – На кой херон тебе сдался, с такой печенью? У него уже не маячит. Отскочи!