Прелюбопытнейшее пробуждение. Пострадавший проснулся прямо вавтомобиле, уже побрившийся, умытый и явно позавтракавший.

– Что завтракали? – строго спросил он у водителяАлисы.

– Ах, милый. – Женщина со смиренной нежностьюсмотрела на него. В ней явно жила еще память о прошедшей ночи, тогда как онвдруг обнаружил, что в нем нет никакой особенной памяти, помнил только лишь,что переспал с ней, но не было никаких нюансов.

Автомобиль ехал сквозь московскую транспортную дребедень,справа его теснили страшными ржавыми боками самосвалы и трейлеры, слевастремительно обгоняло нечто фисташковое с трепещущими шарами, с ленточками, спупсами, свадьбы, свадьбы, свадьбы одна за другой, или вдруг проносилось нечтотяжелое и черное, крейсерский хамовоз с кремовыми шторками, посаженый отец всехэтих фисташковых свадеб.

– Чем мы завтракали? – повторил Пострадавший свойвопрос в уточненной форме.

Переключая то и дело скорости, следя за мигалками исветофорами, Алиса все-таки выбирала моменты, чтобы глянуть на любимого.

– Завтракали, как все нормальные люди, – ответилаона. – Пили кофе. Масло, поджаренный хлеб, сыр, колбаса, апельсиновый сок…

– Ага! – повеселел Пострадавший. – Дули,значит, сок с джином! Джин-физ!

Он опустил противосолнечный экранчик и заглянул в зеркальце,посмотрел на свое отекшее лицо с веселым утренним сочувствием, словно накакую-нибудь шкодливую падлу.

– Никакого джину мы не пили, – возразилаАлиса. – Хватит с тебя джину!

Он содрогнулся вдруг от мощного, словно близкая рвота,ощущения лжи. Его окружали – ложная кожа, фальшивый металл, сомнительнаялюбовница… Жить и умереть во лжи!

– Куда мы едем? В больницу? – хмуро иподозрительно спросил он.

Она могла и не отвечать, он знал и так: в больницу, подстальную сетку, на коечку с сеточкой. Сережа, фары включай!

– Да в какую еще больницу? – с милой досадойотмахнулась она. – Кого нам лечить-то? Мы оба здоровы.

– Что же, и я здоров?

– Ты? Ого! Еще как здоров!

– Куда же мы тогда?

– Туда, куда ты просил. В тот городок. Забыл?

– Ах да, я вспомнил, в тот город, где дикая жара, гдевсе раскалено от жары. В тот городок, что похож на сковородку с яичницей, тудамы едем. Будем жить там, пока жара не спадет, а когда жара спадет, уедем вдругой город, где сыро. Ох, Алиска, там будет сыро, все будет хлюпать отсырости, и мохнатая плесень будет украшать наше жилище, а мы будем лежать вмокрых простынях, не различая уже, где наша страсть, где кровь, где пот и гдеслезы. Там мы проживем с тобой все годы дождей, а когда они кончатся, уедем вдругой город, где будет стужа. В ледяной город, где керосиновая лампа мгновеннопревращается в светящуюся сосульку… Что ты так смотришь? Может быть, я что-толишнее сказал?

– Говори, мой милый, – смеясь от недальновидногосчастья, сказала Алиса. – Ты говоришь так, как… – Она запнулась.

– Как что? Ага, понимаю: я говорю так, как писалкогда-то один неудачливый писатель. Кстати, куда он пропал? Куда он такосновательно пропал?

– Ах, не надо, милый, об этом! – Легкая тучкапромелькнула по небу недальновидного счастья, но тут же растаяла. –Говори, милый, я просто люблю, когда ты так говоришь.

Он продолжил свой рассказ о том городе, куда они едут,

но, если бы она не была поглощена своим недальновиднымсчастьем, она заметила бы, что он уже морщится от тошноты и юлит. В нем рослоубеждение, что его везут в больницу. Алиса пробралась между грузовиками вправый ряд, а потом нырнула в переулок. Они стали огибать маленький сквер передподъемом в гору.

– Осторожнее, Алисик, – мягко попросилПострадавший. – Осторожнее, но смелее. Осторожность не повредит, но и безсмелости мы тут не проскочим. Ты видишь, как он невероятно вырос за последнеевремя. Размеры его растут, а движения становятся все медленнее. Глядишь, черезнесколько лет он из разрушителя станет просто памятником,достопримечательностью нашей столицы. Я предлагаю тебе медленно проехать вдольвсего хвоста, под арку, что образована его половым органом и изгибом бедра. Подаркой ты врубаешь вторую скорость, даешь газ и без страха проскакиваешь подовсем его пузом. Как раз пройдет полфазы его шага, а мы уже будем вне опасности.

– На этот раз что-то не совсем понимаю, – сказалаАлиса. – Ты, кажется, немного перегнул, милый. Нельзя ли немного пояснее?

– Поезжай, поезжай! Если боишься, давай я за руль сяду.Правильно, право руля! Теперь – газку! Отлично! Темно? Не бойся! Видишь,брезжит что-то? Это сквозная духовная артерия, сквозь нее и проходит свет.Сейчас мы выскочим в переулок. Любопытно, что мраморная гадина сохранилапривязанность к этому району города, где когда-то и зародилась. Правда,любопытно?

– О чем ты говоришь? – со страхом спросила Алиса.Они поднимались теперь вверх по горбатому переулку.

Милейшие московские старухи судачили у молочной. Проволочныеящики с кефиром стояли на тротуаре.

– Я говорю об этом переулке, – пояснилПострадавший своей любимой. – Здесь когда-то жил скульптор. Ты, можетбыть, помнишь? Ты не спала с ним? Кажется, он умер или что-то в этом роде, а?

– Не надо, милый, не надо об этом, – умоляющепрошептала Алиса. – Ах, не надо! Зачем ты мучаешь себя?

Они проехали мимо молочной, мимо овощной, мимо кондитерской,притормозили возле гастронома, но только лишь затем, чтобы пропустить потокмашин и выехать на шумную магистраль, на которой все человеческое, простое,потребительское сливается в бесконечную жуткую мочалку и вместе с агитпунктами,комиссионками, райкомами и конторами несется мимо уже без всякой надежды – кбольнице! – Давай уж прежде попрощаемся, – с хорошим мужскимдостоинством предложил Пострадавший. – Приглашаю тебя в ресторан.

– Тьфу, дурачок! – она облегченнорассмеялась. – А я уж думала, ты всерьез чудишь! Идея ресторана мне подуше! Только мы не прощаться там будем, а начнем наш «хани-мун»!

– А по-польски ты еще помнишь? – спросил оносторожно.

– Никогда и не знала ни слова.

– Английский все-таки немного помнишь?

– Спикаю э литл…

– Хорошо, – улыбнулся он, – значит, мы начнемнаш веселый преступный «хани-мун»… – И подумал: «Все пропало, она везет меня вбольницу».