подслушивающие, нащупывающие, нашёптывающие… Почему-то снова пришло в голову, что именно об этом он и думал, когда подходил к тому лагерю беженцев, когда поднимался по тропинке на холм. Размолвка с Кеирой, не признак ли это того самого вмешательства? Что, в конце концов, происходит с ним самим?

Он был в тот раз холоден и расчётлив, выпил ровно столько, чтобы не потерять окончательно связи с реальностью, но чтобы полностью расстроить защитные функции следовых имплантатов. Он знал, зачем туда идёт? Он знал, кто там его поджидает? Сейчас Сержант не мог себе этого даже представить, настолько подобное дико звучало.

Он вздрогнул, окончательно приходя в себя, обнял Кеиру за плечи и осторожно прижал к себе, словно та могла разбиться от любого неосторожного движения. Надвигается что-то страшное. Не пугающее, а именно страшное. До дрожи в ногах, до сведенных судорогой скул, и не спрячешься от этого, не уйдёшь. Это то, что хуже смерти.

— Ой, — вскочила вдруг она, вытирая одной рукой заплаканные глаза и оправляя другой юбку. — Си тхани ауюрте! Я тебе больно не сделала?

— Да что ты, радость моя, я в порядке, вот только полежу, устал очень… И снова есть хочу — просто невмочь, — и улыбнулся, как мог, всегда нужно находить в себе силы тепло улыбнуться. Он знал, как реагирует Кеира на малейшую грусть в его глазах.

Сержант, ты готов слушать, или мне следует позже…

Это ты, а я уже забеспокоился, почему молчишь.

Да, я. Сестра у тебя?

Это ты её сюда?…

Нет, что ты, я только упомянул, что ты уже дома.

Ты всегда знаешь, что ей сказать, да?

Я знаю, ну может, не до конца понял, но знать-то я знаю. Она без тебя тут чуть с ума не сошла. Когда ты ушел, пробормотав, что жалеешь обо всём… Она ничего не могла поделать, только металась, не находя себе места. Теребила меня, чтобы вернул, но я отказался. Я не стал за тобой следовать, думал, тебе нужно побыть одному… Я бы не прав? Ты теперь очень плохо выглядишь.

Ты прав, тьма побери, как же ты был прав. Я был очень сильно… не знаю, как сформулировать.

Я не следовал за тобой, и потому не почувствовал, но у меня было время подумать о твоих словах и о том, что случилось позже. Сержант, ты тоже осознал, наверное, многое изменилось. Я способен понять вас с Кеирой, если очень постараюсь сосредоточиться, но я не понимаю того, что произошло сегодня. Почему, Сержант? Зачем ты так поступил, зачем они так поступили?

Я тоже не понимаю. Я не церебр, я часто ошибаюсь.

Тогда я сам постараюсь всё обдумать. Возможно, тогда и пойму.

Не надо. Ты очень добрый человек, ты не должен. От этого будет только хуже, всем — хуже.

Раз ты так говоришь, я постараюсь пока думать о другом, но мне почему-то постоянно кажется, что я должен кое-что уяснить для себя из всего случившегося. Вокруг тебя что-то растёт, зреет. Гости в опасности, ты тоже.

Скорее всего — простая случайность, пойми.

Я постараюсь.

Когда выдастся время, я зайду к вам — поболтаем, нам слишком многое следует обсудить.

Да, ты прав, особенно, помнишь, мы обсуждали… тот момент из Синей Сутры… А это очень неприятно, когда тебя бьют по ребрам?

Язвительность противоречит Третьей Заповеди Тетсухары. Хотя да, это очень неприятно.

Извини, не смог удержаться.

Ой, доиграешься, шутник.

Доставшийся ей на время едва пригодный к полётам «Лебедь», что невесть сколько простоял на дальних стапелях «Инестрава-шестого», не откликался на зов уже мучительную минуту, отчего начинало казаться, что древний артефакт времён Второй Эпохи буквально сопротивляется любым попыткам привести его в чувство. Шедевр мастеров Тсауни, он некогда считался самым совершенным и быстроходным трансгалом в этой Метагалактике, но времена те, увы, безвозвратно канули в Лету.

Если подумать, этот корабль был старше Первого Барьера, старше самой древней из ныне живущих Ксил, да что там, он был ровесником Первого Вечного, сохранив в собственных банках памяти воспоминания о том, какой Терра была до Века Вне.

Солидный возраст для творения дактилей разумных существ, сравнимый с галактической историей летящих как вида. За столько тысячелетий какой угодно механизм может износиться, какой угодно ку-тронный интеллект может начать страдать от собственной переобученности, которую живое существо сочло бы старением.

«Лебедь» за время своего существования избороздил Галактику вдоль и поперёк, не единожды возвращался в Большое Гнездо, однако инженерный гений его архитекторов оставался столь непревзойдён, что в его способности проделать этот путь снова и снова до сих пор ни один станционный церебр не посмел бы даже усомниться.

Неделю дежурная обслуживающая бригада, задумчиво цокая языками, бродила по его опустевшим каютам, но тесты самообслуживания корабля успешно проходили двойную и тройную перепроверку, повторяя один и тот же результат: «Лебедь» был готов к полёту в той же ровно степени как в тот день, когда на его борту последний раз побывал летящий. О нём на станции ходили разные слухи. Называли Симаха Нуари, Илиа Фейи, другие легендарные имена далёких времён Века Вне и Битвы у Барьера.

Она даже не пыталась гадать на этот счёт, тем более что корабль никогда ей ничего подобного не расскажет. Он и откликался-то ей неохотно, с кряхтением и стонами, оправдывая подобное непотребство собственным возрастом и старческой немощью.

Ерунда.

С тем же успехом она сама могла кряхтеть и жаловаться на жизнь, хоть и была физически молода, как ничто вокруг.

Даже эта станция была на сотни стандартолет старше неё, большинство составлявших основу энергобаланса «Инестрава» нульрангов тоже были заложены за тысячи оборотов до её рождения. Однако как и любые Избранные бренного человечества, Ксил на поверку оказывались заведомо старше собственных носителей, содержа в бездонной пропасти собственных воспоминаний предания столь глубокой старины, что с тем же успехом это могли быть и библейские сказания, и байки троянской войны.

Дурная литература, лежалая проза, не более.

Если бы так.

Тот же Первый вёл отсчёт своей биографической памяти едва ли с середины XX века террианского стандарта, но Ксил помнили себя задолго до того, как стали Ксил, по воле Создателя отделившись от него, но сохранив всё то, что он видел, осязал и слышал при помощи человеческих чувств собственных ранних порождений времён негласного присутствия в форме мифического «фокуса».

Её невольно прошиб озноб.

Ксил