class="p1">Если после падения Парижской коммуны Интернационалу пришлось бороться с значительными затруднениями уже в Германии, Франции и Англии, то затруднения были еще гораздо большие в тех странах, где Интернационал еще совершенно не окреп. Небольшой очаг кризисов, возникший еще до начала немецко-французской войны в романской Швейцарии, распространился на Италию, Испанию, Бельгию и другие страны; казалось даже, будто направление Бакунина берет верх над целями генерального совета.

Причиною этого было не расширение агитаторской деятельности Бакунина и не его интриги, как то думал генеральный совет. Бакунин, правда, уже в первые дни 1871 г. прервал свою работу над переводом «Капитала», чтобы посвятить себя новой политической деятельности; но эта деятельность ни в чем не затрагивала Интернационала и протекала так, что сильно поколебала политическое значение Бакунина. Дело шло об известной нечаевской истории, из которой нельзя было так легко выпутаться, как пытались сделать восторженные поклонники Бакунина, утверждая, что вина Бакунина только в «чрезмерной близости с Нечаевым, вызванной его большой добротой».

Нечаев был молодой человек лет двадцати; он родился крепостным, но затем, благодаря расположению к нему некоторых либеральных людей, получил возможность поступить в учительскую семинарию. Он участвовал в тогдашнем студенческом движении, и ему удалось создать себе известное положение, не столько своим скудным образованием или посредственными умственными способностями, сколько благодаря своей дикой энергии и безграничной ненависти к царскому деспотизму. Но самым характерным его свойством была свобода от всяких моральных соображений, когда дело шло о пользе для его дела. Лично для себя ему ничего не было нужно, и он ограничивал себя во всем, когда это требовалось; но его не отпугивал никакой, даже самый недопустимый, образ действия, если ему представлялось, что он достигнет им революционных результатов.

Уже весною 1869 г. Нечаев появился в Женеве в двойном блеске вышедшего из Петропавловской крепости государственного преступника и делегата всемогущего комитета, который тайно подготовляет революцию во всей России. И то и другое было выдумкой: такого комитета не существовало, и сам Нечаев не сидел в Петропавловской крепости. После ареста нескольких его ближайших друзей он отправился за границу, чтобы, по его собственным словам, оказать воздействие на старых эмигрантов: нужно было, по мысли Нечаева, чтобы они подняли дух русской молодежи своими именами и своими писаниями. Этой цели он достиг у Бакунина в почти непостижимом размере. Нечаев, этот «молодой дикарь», «маленький тигр», как называл его Бакунин, внушал ему уважение, как представитель нового поколения, которое разрушит старую Россию своей революционной энергией. Бакунин столь безусловно верил в существование «комитета», что дал обязательство подчиняться без всяких возражений его приказаниям, передаваемым ему Нечаевым; и он тотчас же выразил готовность издать вместе с Нечаевым ряд крайне резких революционных сочинений и переправить их через русскую границу.

Бакунин, несомненно, разделяет с Нечаевым ответственность за эту литературу, и нет особого интереса в том, чтобы исследовать, написаны ли были некоторые наиболее злостные памфлеты им или Нечаевым. Бесспорно, во всяком случае, что он автор воззвания, которое требовало от русских офицеров оказывать «комитету» такое же безусловное повиновение, к какому он обязал самого себя, а также брошюр, которые идеализировали русское разбойничество, и революционного катехизиса, отразившего до чрезмерности склонность Бакунина к страшным представлениям и словам. Но не доказано, что Бакунин принимал когда-либо участие в демагогических приемах Нечаева; он сам же сделался их жертвой, и тогда только, слишком поздно разглядев «маленького тигра», прогнал его прочь от себя. Генеральный совет Интернационала обвинял Бакунина и Нечаева в том, что они обрекли на гибель много невинных людей в России, посылая им письма, печатные произведения и телеграммы в такой форме, которая неизбежно должна была привлечь внимание русской полиции. Бакунину это обвинение было очень несправедливо предъявлено. Действительную суть дела рассказал сам Нечаев, когда его окончательно разоблачили: он бесстыдно признался в своем гнусном обыкновении компрометировать всех тех, которые не вполне примыкали к нему; его целью было или погубить их, или всецело втянуть в движение. Следуя тому же методу, он заставлял доверившихся ему людей в минуту возбуждения подписывать компрометирующие их заявления или выкрадывал у них интимные письма и потом пользовался этими письмами для всяческих вымогательств.

Бакунин еще не успел разгадать этот метод, когда Нечаев вернулся в Россию осенью 1869 г. Нечаев захватил с собою письменное удостоверение от Бакунина, в котором тот признавал его «полномочным представителем», конечно, не Интернационала и даже не Союза социалистической демократии, а Европейского революционного союза, который был изобретен находчивым умом Бакунина как отпрыск Союза социалистической демократии для русских дел. Этот союз существовал, вероятно, только на бумаге, но имя Бакунина оказалось достаточно авторитетным, чтобы придать некоторый вес агитации Нечаева среди учащейся молодежи. Главным образом, однако, Нечаев продолжал основываться на обманном «комитете», и, когда один из новообращенных приверженцев его, студент Иванов, стал сомневаться в существовании этой тайной высшей инстанции, Нечаев путем тайного убийства устранил с своего пути этого неудобного скептика. Обнаружение трупа Иванова привело к многочисленным арестам, но Нечаеву удалось скрыться за границу.

В начале января 1870 г. он снова появился в Женеве и возобновил свою старую игру. Бакунин с огненным рвением доказывал, что убийство Иванова политическое, а не уголовное преступление и поэтому Швейцария не имеет права выдать русскому правительству Нечаева. Нечаев же пока так ловко скрывался, что полиции не удавалось изловить его. Но он сам сыграл злую штуку со своим защитником. Он убедил Бакунина бросить перевод «Капитала» и посвятить все свои силы революционной пропаганде, обещав, что он сам покончит с издателем относительно выплаченного задатка. Бакунин, который находился тогда в очень стесненных обстоятельствах, мог понять это обещание только в том смысле, что Нечаев или его таинственный «комитет» вернут издателю 300 рублей задатка. Нечаев же послал «официальное постановление комитета» на бумаге с изображением на заголовке черепа вместе с топором, кинжалом и револьвером. Бумага эта была послана не самому издателю, а Любавину, который являлся посредником между издателем и Бакуниным. При этом Любавину запрещалось в письме под страхом смерти требовать от Бакунина возвращения задатка. Бакунин узнал обо всем этом только из оскорбительного письма Любавина. Он поспешил признать свой долг новой распиской и обязался вернуть задаток, как только сможет; сам же он порвал с Нечаевым, узнав к тому времени и о ряде других его проделок, в том числе о плане напасть на симплонскую почту, чтобы ограбить ее.

Непостижимая и непростительная для политического деятеля легковерность, проявившаяся в этом авантюристском эпизоде его жизни, имела для Бакунина очень неприятные последствия. Маркс узнал об этой истории уже в июле 1870 г., и притом из